Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Сид Амет Бененхели, вероятно, был пунктуальнейшим биографом и, ис- хочниковедом из самых придирчивых, как и положено истинному арабу; но его переводчик, славный Сервантес, подойдя к тому моменту, когда Дон Кихот прибывает в дом дона Диего Миранды, Рыцаря Зеленого Плаща (глава XVIII части второй), говорит нам: «Здесь автор описывает весьма обстоятельно дом дона Диего, перечисляя нам все предметы, которые обычно можно найти в доме богатого деревенского дворянина; но переводчик этой истории решил обойти молчанием эти подробности, ибо они не относятся к главному предмету истории, вся сила которой состоит в ее правдивости, а не в холодных отступлениях».

Сила правды, с одной стороны, а с другой — мелкие подробности, холодные отступления, обстоятельства, которые источниковеды всех времен живописуют с такой писарской точностью в своих литературных этюдах.

А что есть правда?³ Что здесь правда и в чем ее сила?

Правда — это факт, но факт всеобъемлющий и живой, таинственный, универсальный, корнями уходящий в чудеса. Деяния,[56] превращаясь в мелочи, дробятся при анализе и анатомировании в пыль, в факты, и при этом исчезает живая реальность.

Сила правды Дон Кихота заключается в его душе, в его человеческой и кастильской душе, и правда обнаруживается в его лице, где отражается душа. «Но должны ли мы отделять его душу от облика или его облик от души?» — спросит кто‑нибудь и добавит, что в чертах лица его, во всем физическом складе мы сможем лучше разглядеть правду его души. На что отвечает сам Дон Кихот, описывая (в главе I части второй) черты лица Амадиса, Рейнальдо и Роланда, которые «были такими, какими их описали, и, основываясь на их характере и совершенных ими подвигах, всякий с помощью разумной философии может определить их черты, окраску тела и рост».

«С помощью разумной философии»! Не хуже по крайней мере той, согласно которой на основании черт лица, цвета кожи и роста можно представить себе содержание героических свершений и суть характеров; ведь если из деяний выводятся характеры, то из характеров можно выводить деяния. Обратимость, которая ускользает от тех, кто в рамках либо идеализма, либо реализма, тоже обратимых, оспаривает либо одну, либо другую доктрину, подобно тем двум кабальеро, которые спорили из‑за цвета щита, притом что каждый из них видел только одну сторону, — согласно глубокомысленной притче Карпентера.⁵ Для Дон Кихота истинной философией была, естественно, его собственная, кастильская, то есть реализм, благодаря которому по подвигам можно определить черты лица, от внутреннего прийти к внешнему, — реализм центробежный, своевольный, превращающий мельницы в великанов, и не более безумный, чем тот, что превращает великанов в мельницы, не менее реалистический и не менее идеалистический. В конце концов не от черт лица зависят подвиги и не от подвигов — черты лица, подобно тому как орган не предшествует функции и функция не предшествует органу, а все взаимодействует друг с другом, непрерывно проистекает из великой всеобщей причины, причины и следствия одновременно, причины–следствия или и не причины и не следствия, как угодно, поскольку в определенный момент все это становится единым. И довольно метафизических рыцарских романов, которые славного Алонсо Кихано привели к тому, что «от недосыпания и чрезмерного чтения мозги его высохли, и он совсем рехнулся».

Художник, который пожелал бы написать портрет Дон Кихота с помощью разумной донкихотовской философии, должен извлечь из его подвигов и условий жизни представление о чертах лица, оттенке кожи и росте Рыцаря; художник должен исходить из тех эмпирических данных, которые Сид Амет нам предлагает как самые убедительные доказательства. Чтобы достичь этого, живописец должен раскрыть душу Дон Кихота, вдохновиться необыкновенными подвигами и возвышенностью натуры своего персонажа и таким образом найти путь от своей души к душе Дон Кихота, а если вдруг в художнике ничего нет от Дон Кихота, пусть немедленно откажется от этого предприятия, оно уготовано другому, и при этом нужно помнить о том, что сказал сам Дон Кихот: «Пусть меня рисует кто хочет, лишь бы он меня не обезображивал,[57] потому что легко потерять терпение, когда тебя так оскорбляют» (глава LIX части второй).

Изобразить Дон Кихота, не обезобразив его, — значит облечь его душу в тело, сквозь которое душа эта словно просвечивает и которое отмечено индивидуальностью Рыцаря; значит достичь в живописи символичности, исполненной величайшей экспрессии и силы, то есть создать образ человека–символа. И чтобы сделать это, нужно искать душу ламанчского идальго не только на бессмертных страницах Сида Амета, но и вне этих страниц.