Житие маррана

На улице было пусто, сухая листва шуршала под ногами. Я поплотнее завернулся в плащ, на всякий случай немного попетлял по городу и подошел к дому Маркоса по противоположной стороне улицы. Убедившись, что кругом ни души, я пересек мостовую и постучался в ворота, но не дверной колотушкой, а костяшками пальцев. Одна створка приоткрылась. За ней стоял тот самый чернокожий слуга, что носил в больницу записку.

— Взлом, — произнес я условленный пароль.

Негр отворил, тут же заложил засов и повел меня в дом. Во дворе было темно, лишь между колоннами галереи висел тусклый фонарь. Гостиная, выложенная керамической плиткой, тоже тонула в густом полумраке: три свечи в канделябре давали достаточно света, чтобы не натыкаться на мебель, но и только. Казалось, все обитатели дома крепко спят. Слуга подвинул мне стул и молча удалился. Я сгорал от нетерпения. Снаружи доносилось пение цикад. Тускло поблескивали ящички бюро, инкрустированные перламутром. Рядом помещалась конторка, на ней лежала открытая книга, привезенная, по всей видимости, из какого-то испанского монастыря. Я вытянул ноги и стал ждать.

Через некоторое время открылась дверь в столовую, и на пороге показался Маркос. В темноте можно было разглядеть только его лицо и руку, державшую канделябр. Я поднялся и вслед за ним вошел в просторную комнату, где едва виднелся стал, окруженный стульями с высокими спинками. Другая дверь, двустворчатая, вела в следующую комнату, по меньше. Что это, спальня его покойной матушки? Я утратил всякое представление о том, где мы находимся.

Тут Маркос посветил на пол, носком туфли поддел угол черного шерстяного ковра и потянул за шнур, пришитый к его изнанке. Из щели в дощатом полу показалось железное кольцо. Маркос передал мне канделябр, а сам с силой дернул за кольцо, и в полу открылся люк. Узкая каменная лестница вела куда-то вниз, в темноту. Я стал осторожно спускаться, Маркос за мной. Опустив крышку, он снова потянул за шнур, и ковер там, наверху, расправился. Мы оказались в погребе: язычки свечей отражались в многочисленных бутылях и бутылках. Уютное, прохладное место, пропитанное густым ароматом вина. Хозяин опять велел мне подержать канделябр, а сам надавил правой рукой на одну из полок, а левой потянул ее в сторону. Стеллаж отъехал вбок, и в глаза ударил яркий свет. Я изумленно застыл на месте.

На столе, покрытом скатертью, красовался тяжелый бронзовый подсвечник. Вокруг собралось несколько человек, среди них я сразу узнал Долорес, супругу Маркоса, а потом начал разглядывать остальных.

Сердце бешено забилось. Рядом с Долорес стоял косоглазый математик, тот самый, что приходил тогда к дону Кристобалю. Он беседовал с незнакомым мне седобородым старцем, похожим на отшельника: в руке тяжелый посох, белый хитон перехвачен серым поясом. Так, а это кто? Я не верил собственным глазам. Из угла на меня с мягкой улыбкой смотрел высоченный здоровяк: церковный визитатор Хуан Баутиста Урета. Неужто он тоже иудей?!

Маркос закрыл потайную дверь. Отшельник повел рукой, приглашая нас занять свои места в креслах с пышными подушками, а сам уселся во главе стола, на который хозяин дома бросил колоду карт, сказав:

— Можно начинать.

— Карты должны оставаться здесь всю ночь, — произнес бородатый гость. — Если уж попадемся, так на азартных играх, а не на том, что справляем Праздник Опресноков.

— Не попадемся, — успокоил его брат Урета. — Это идеальное убежище.

Долорес наклонилась и извлекла откуда-то тяжелое серебряное блюдо. Подняла его на вытянутых руках, а потом бережно поставила на скатерть. На блюде лежали пластины мацы, кусочек жареной баранины с костью, пучки трав, сельдерей, яйцо, сваренное вкрутую, и стояла маленькая мисочка с кашицей цвета корицы.

Маркос раздал нам глиняные чаши.

— Только вчера привезли, — сообщил он. — Новенькие, как и полагается.

— К следующей Пасхе все побьются, — засмеялась Долорес[76].

— Вот так… — тихо проговорил гость, раскладывая опресноки в особом порядке.

Маркос оперся на край стола и обратился к нам с торжественной речью:

— Мы собрались здесь, чтобы провести седер Песах[77]. «Рукою крепкой вывел нас Господь из земли Египетской, из дома рабства». Много пришлось выстрадать еврейскому народу, но Бог дал ему Завет и землю обетованную. А сейчас, — он выдержал паузу, — над нами тяготеет рука нового фараона — инквизиции. Иго ее тяжелее камней, из которых строились пирамиды, оно полно презрения и ненависти. Наших пращуров понукали и наказывали, но позволяли оставаться собой. Нам же приходится таиться и прятаться. Однако раввин Гонсало де Ривас все же смог почтить нас своим присутствием. Он, великий знаток Писания, совершил паломничество в Святую Землю, а теперь посещает тех, кто живет в рассеянии. Добро пожаловать в наш город и в наш дом, равви! Видеть вас здесь — огромная радость.

Я то и дело поглядывал на брата Хуана Баутисту Урету. Странно, очень странно смотрелся человек в рясе мерседария на иудейском празднике. Раввин погладил волнистую бороду и обвел нас влажными глазами.