Житие маррана

Из саманного кирпича и камней, сваленных на заднем дворе, я соорудил пристройку. Какие-то несколько недель — и у сестер появилась своя собственная комната, обставленная как подобает: кровати, ковры, сундуки, стулья, даже бюро. Жена с удовольствием мне помогала, разделяя мою радость. Она осиротела в детстве и теперь была счастлива снова обрести большую семью. Фелипа сильно изменилась, превратилась в степенную монахиню. Юношеская дерзость исчезла без следа, смирённая черным облачением. Она рассказала, что в день пострижения обитель почтил своим присутствием духовный наставник доминиканцев брат Сантьяго де ла Крус. Церемония прошла замечательно: музыка, цветы, торжественная процессия. Было много гостей, поскольку иезуиты приобрели в вице-королевстве Перу огромное влияние и множество сторонников. Пришли и капитан копейщиков Торибио Вальдес, и член городского совета Диего Лопес де Лисбоа, чрезвычайно щедрый сеньор португальского происхождения.

Я слушал Фелипу молча. Нельзя рассказывать правду тому, кто едва ли умеет хранить секреты. Даже у меня сердце екнуло при упоминании имени Лопеса де Лисбоа, а уж ее-то и вовсе хватил бы удар, знай она хоть сотую долю того, что известно мне.

Вторая сестра, Исабель, с возрастом помягчела. Материнство и раннее вдовство сделали ее похожей и на нашу маму, и на мою избранницу: такие же бархатные глаза, такой же ласковый взгляд. Малышка Ана не отходила от нее ни на шаг.

— Я, пожалуй, поселюсь при коллегии Общества Иисуса, — заявила Фелипа. — Так-то оно лучше будет.

— Что ты, оставайся у нас! — воскликнула жена.

— Спасибо за гостеприимство. Но мое место там.

Супруга понимающе кивнула.

Беседу прервал страшный грохот, донесшийся с кухни. Что случилось? Оказывается, туда пробрались два кота, вскарабкались на бочку, с нее на плиту, обожглись, прыгнули на стол, заметались, опрокинули латунные кувшины и перебили керамические тарелки.

Мало того, непрошеные гости перевернули солонку и рассыпали по полу всю соль, что особенно расстроило мою жену.

— Ох, быть беде! — всплеснула руками сестра, устремив на нас испуганный взгляд своих больших карих глаз.

♦ ♦ ♦

Суду вполне достаточно свидетельств, собранных против заключенного и в Сантьяго, и в Консепсьоне. Но неповоротливые колеса инквизиторского правосудия движутся медленно: все должно идти своим чередом, от инстанции к инстанции. А потому улики, имущество, конфискованное у обвиняемого, и его самого должно переправить в Лиму, где трибунал инквизиции вынесет окончательное решение.

Альмейда выслушивает указания и отправляется их выполнять.

108

Громкий стук тревожным набатом ворвался в мои сны. Жена принялась трясти меня за плечо.

— Франсиско, Франсиско, вставай!

— Да, да, слышу… — Я вылез из кровати и накинул на плечи плащ, висевший на спинке стула. Стук становился все громче и настойчивее.

— Уже иду!

Я взял огниво, нащупал свечу, зажег ее и поплелся в прихожую.

— Скорее… — робко взмолился голос за дверью. Видимо, ночному гонцу было неловко поднимать меня в столь поздний час.

Я открыл и увидел монаха в надвинутом на глаза капюшоне.

— Епископ… — начал он.

— Что, опять кровотечение? — спросил я, осветив его осунувшееся лицо.

Он заморгал и схватил меня за рукав:

— Ради Бога, скорее. Его преосвященство умирает.

Я поспешно оделся.

— Что случилось? — встревожилась жена.

— У епископа снова открылось кровотечение.

Наша дочурка Альба Элена громко заплакала.

— Бедняжка, мы ее напугали, — Исабель взяла ребенка на руки и принялась укачивать.

Я поцеловал малышку, погладил жену по щеке, выскочил на улицу и на бегу спросил:

— Когда это началось?

— Ах, только что. Но он с вечера жаловался на боль в желудке.

— Так что же вы медлили?

Монах не ответил, мешала одышка.

— Почему сразу не послали за мной?

— Его преосвященство запретил.

— Не надо было слушать! Зачем бежать за водой, если дом уже сгорел?

Мы завернули за угол. Впереди показался дом епископа. У облупленных ворот качались два фонаря.

Я стремглав бросился по знакомым галереям. В спальне горела свечка. Удушливая вонь перебивала запах целебных трав, кипевших в котелке.

— Посветите мне! — приказал я и пододвинул к кровати стул.

Прелат слабо стонал и тер ладонью живот.

— Здравствуйте!

Больной не слышал.

— Здравствуйте, — повторил я.

Он вздрогнул:

— А, это вы…

Я измерил пульс и понял, что епископ потерял много крови. Тут подоспели слуги с подсвечниками, и стало видно, какое бледное у него лицо.

— Небо посылает мне искупительные страдания. — Тонкие губы растянулись в горькой улыбке.

— Принесите теплого молока, — велел я.