Житие маррана

На заключительной аудиенции Исабель снова стоит на коленях, склонив голову перед инквизиторами, сидящими на высоком помосте. Долгие хлопоты принесли ничтожный результат. Она получит гораздо меньше, чем ей причиталось согласно сложным подсчетам, которые делал там, в Консепсьоне, добрый комиссар. И потом, о самом главном несчастная так и не спросила. Маньоска и Кастро дель Кастильо удаляются прежде, чем она отваживается раскрыть рот. Секретарь собирает бумаги, брезгливо поглядывая на просительницу, и говорит, что в Лиме ей больше делать нечего, пусть возвращается в Чили. Исабель поднимает глаза, кусает губы. В мозгу бьется вопрос, который она столько лет мечтала задать. Только здесь, где вершатся людские судьбы, на него могут ответить. Если не сейчас, то уже никогда. Молитвенно сложив руки и заливаясь слезами, женщина наконец решается: просит, как просят Господа и святых угодников, сказать хоть словечко, только одно словечко о судьбе супруга.

На лицо секретаря ложится холодная тень. Медленно, как мельничный жернов, он поворачивает голову к альгвасилу, делает неуловимый знак и исчезает, точно по волшебству. Оставшись одна, Исабель растерянно оглядывается. И вдруг какая-то сила подхватывает ее, словно негодную ветошь, и волочет вон. Ступни почти не касаются пола, руки беспомощно трепыхаются — ни дать ни взять крылья пойманной птицы. Под ногами мелькают плитки пола, а в ушах звучат слова благодетеля-комиссара, строго-настрого запретившего ей огорчать достопочтенных инквизиторов вопросами о подсудимом. Она нарушила запрет и теперь может потерять даже то немногое, чего удалось добиться. Каменные плитки все убегают назад и вдруг — о чудо, о ужас — начинают гудеть, говорить. Рассказывают, что по ним ходил Франсиско, на них стоял, произнося свои дерзновенные речи. Исабель понимает, чувствует: муж там, внизу, в тесной камере. Постаревший, измученный, но не сломленный узник собирает все силы, готовясь к последней битве. Он жив и исполнен решимости.

Исабель приходит в себя только на площади перед дворцом. Прохожие сторонятся ее: на того, кто в слезах покидает владения инквизиции, опасно даже смотреть. Ноги несут несчастную, раздавленную горем женщину на площадь Пласа-де-Армас. Свет ослепляет, оглушает шум. Кругом толкутся торговцы, идальго, слуги, возчики, и все сердятся: не видите, что ли, сеньора, куда идете? Исабель останавливается. Сама того не ведая, она смотрит прямо на то место, где вскоре будут сооружены трибуны для великого аутодафе.

Из-за утла выезжает отряд конногвардейцев во главе с Лоренсо Вальдесом. Он несколько раздобрел, но верхом на стройном скакуне в блестящей сбруе смотрится великолепно. Заинтересованный взгляд всадника обращается на фигуру в черном, застывшую посреди площади. Траурная накидка оттеняет красоту печального лица. Кабы не заплаканные глаза, капитан гвардии непременно поинтересовался бы, кто она такая и где живет. Лоренсо натягивает вожжи, придерживает коня, и отряд торжественным шагом следует мимо, точно чествует незнакомку. Исабель растерянно озирается.

138

Трибунал назначает дату аутодафе. Никогда еще Город Королей не видел столь грандиозного и поучительного зрелища. Молва о нем прогремит по всему вице-королевству Перу. Приговоры вынесены, осталось только вырвать покаяние у некоторых осужденных. Их все равно потом сожгут, но истинная вера от этого только выиграет. И потом, отправив иудеев на костер, инквизиция надеется — путем устрашения, разумеется, — положить конец финансовому переполоху, который самым неожиданным образом произвели в Лиме массовые аресты.

Судьи сообщили в Супрему, что «чем больше задержаний, тем больше исков о взыскании долгов»: кредиторы арестованных подняли невообразимый шум. Конфискация имущества у обвиняемых в «великом иудейском заговоре» привела к упадку хозяйственной деятельности в столице и ее окрестностях. «Дела здесь и так обстояли скверно, — пишут инквизиторы, — а теперь, когда состоятельные и пользовавшиеся всеобщим доверием лица лишились собственности, настал чуть ли не конец света». Заимодавцы понимают, что время работает против них: должники перемрут в тюрьме, и денежки втихую уплывут в казну инквизиции. «И хотя наше дело — защита веры, — подчеркивают Христовы воины, — мы вынуждены отвлекаться от него, идти на уступки и рассматривать жалобы с трех пополудни и до поздней ночи. Трибунал выплачивал и продолжает выплачивать долги осужденных, поскольку иначе негоции будет нанесен непоправимый ущерб». Королевская аудиенсия придерживается того же мнения, но выражает его в более категоричной форме[100].

Инквизиторы надеются, что суровое наказание, понесенное обвиняемыми, поумерит алчность кредиторов. Глядя на муки должников, они будут радоваться, но одновременно и опасаться, как бы самим не угодить на костер.