Житие маррана

Франсиско заставляют встать, подхватывают под локти и выволакивают вон так стремительно, что он не успевает бросить прощальный взгляд на свое последнее земное пристанище. Тащат по гулким коридорам, с лестницы на лестницу, из двери в дверь. Доминиканец семенит рядом, встревоженно бормочет, увещевает, теребит за рукав. Конвоиры-кабальеро шагают, гордо вскинув головы: вести человека на смерть — большая честь. Вот пленника обступает толпа, и на плечи ему опускается какая-то тряпка. Франсиско оглядывает себя и понимает, что это санбенито мерзкого желтого цвета и прямого покроя, дайной почти до колен. На груди алеет косой крест — такими метят только самых злостных вероотступников. На подоле нарисовано пламя языками вверх: значит, сожгут живьем, без предварительного удушения. Кто-то напяливает на голову осужденного коросу, высокий бумажный колпак, размалеванный кривыми фигурками чертей и клыкастыми рожами, с верхушки которого свисают пеньковые косицы, похожие на змей. Франсиско машинально заносит руку, чтобы сбросить нелепый убор, однако со всех сторон тянутся лапищи, бьют, дергают, не дают шевельнуться. Он чувствует себя посмешищем. Не хватает еще, чтобы у подножья костра солдаты бросали жребий о позорном наряде казнимого, подобно стражникам, спорившим о багрянице тысячу шестьсот лет назад. Пленника толкают к скорбной веренице других обреченных и выводят на площадь перед дворцом инквизиции.

Покачиваются кресты, колышутся черные вуали над головами священников. За клириками, понурившись, плетутся осужденные за менее тяжкие преступления: гадалки, двоеженцы, богохульники, падре-греховодники, соблазнявшие прихожанок в исповедальне. Каждого окружают гвардейцы, чтобы не смел ни с кем говорить. За ними бредут иудействующие, основное блюдо на предстоящем пиру правосудия. На всех позорные санбенито. Их несколько дюжин, и делятся они на две категории: те, что покаялись и отреклись сразу, идут впереди с толстыми веревками на шее, а те, что упорствовали и будут отпущены, то есть казнены, следуют позади с зелеными крестами в руках.

Факелы и свечи плывут в рассветном полумраке, освещают площадь, забитую народом, отражаются в щитах гвардейцев. На востоке рваной раной алеет заря.

Франсиско вдруг осознает, что тяготы заточения остались позади: никогда больше не запрут его в четырех стенах. Утренний ветерок ласково гладит щеки. Он столько раз рисовал себе в воображении этот страшный миг, что теперь все кажется знакомым, уже пережитым. Чуть поодаль еле переставляет ноги старенький доктор Томе́ Куаресма, словно придавленный санбенито и коросой, расписанной чертями, драконами и змеями. В руки Франсиско суют крест, однако узник отказывается его брать.

— Но так положено! — звучит властный голос.

Франсиско качает головой.

Монах пытается разжать худые пальцы, настаивает. Франсиско обжигает его взглядом и отвечает:

— Нет.

— Вы же умрете без покаяния! — пугается доминиканец. — Ради собственного блага, возьмите!

Но все уговоры тщетны:

— Я его уроню, — заявляет Франсиско[104].

Доминиканец забирает крест и целует зеленую перекладину. За процессией едет верхом привратник[105], везет серебряный ларец, в котором лежат приговоры. Рядом покачивается в седле секретарь — на его коне зеленая бархатная попона. Замыкают шествие старший альгвасил и прочие важные чиновники. День потихоньку разгорается, всеобщее возбуждение растет. В дверях, на балконах и на террасах сгрудились зеваки. Людской поток, сопровождающий грешников, медленно змеится по улицам и наконец вползает в прямоугольное пространство Пласа-де-Армас, главной площади, окруженной домами, — туда, где вот-вот состоится судилище. Над толпой плывут кресты, там и сям мигают огоньки свечей.

Монахи и конвойные-кабальеро одного за другим заставляют приговоренных подняться на особый помост. Зрители встречают каждого дружным гомоном, а уж когда на возвышение ступают коронованные бумажными колпаками иудеи в желтых санбенито, и вовсе заходятся криком. На самого последнего, длинноволосого человека, который отказался нести крест, обрушивается целый шквал воплей и свиста.