Житие маррана

Франсиско приснился тяжелый сон. По двору доминиканского монастыря Кордовы бродили монахи. Сантьяго де ла Крус протянул юноше цепь для бичевания, Франсиско взял ее, но цепь тотчас же превратилась в острый ланцет которым он вскрыл вену хрипящему брату Бартоломе. Кто-то завопил: «Брат Бартоломе умер! Умер!» Чудовищных размеров кот вперил в обидчика свои горящие желтые глаза, зашипел, ощерился и весь подобрался для прыжка. Франсиско затрясся и проговорил: «Я не виноват». Тут появилась донья Урсула и толстой ручищей стала гладить его по затылку. Франсиско вздрогнул и проснулся. Вокруг, в общей спальне постоялого двора, спали другие мужчины. Кто-то храпел, кто-то кашлял, кто-то пускал ветры. Было свежо, но дух стоял тяжелый. За узким оконцем брезжил рассвет. Видимо, Франсиско пробудился лишь наполовину: перед глазами всплыло бархатное личико Вавилонии, снова захотелось ласкать девицу, обладать ее телом. Он протер глаза и, пытаясь утихомирить восставшую плоть, сел на постели и мрачно огляделся.

— Надо исповедаться, — решил Франсиско, встал, оправил рубаху и перепоясался. — Причем немедленно.

Дверь заскрипела, и Лоренсо сонным голосом спросил:

— Куда это ты?

— Так, никуда. Скоро вернусь.

Он умылся дождевой водой из лохани и зашагал по улицам, на которых даже в этот ранний час бурлил водоворот суетной алчности. Потоси был одновременно и Содомом, и Гоморрой, и Ниневией. Чернокожие слуги давно взялись за работу, чиновников и энкомендеро ждали экипажи. Заря золотила закопченные стены домов, а холодный секущий ветер гонял под ногами мелкие камешки.

Франсиско зашел в первую попавшуюся церковь. Тут все дышало покоем, пахло ладаном. Божий дом сулил защиту и утешение. Юноша опустился на колени и осенил себя крестным знамением. Перед алтарем, сиявшим серебром и золотом, стояла богато изукрашенная дарохранительница. Напротив тянулись ряды скамеек из красного дерева, амвон поражал своими размерами. Внутри храм выглядел куда роскошнее, чем снаружи. Расписной наборный потолок был сделан без единого гвоздя, совсем как знаменитые повозки с каретной мануфактуры в Ибатине.

Франсиско прочел «Отче наш» и нашел глазами исповедальню. Какая-то женщина стояла возле нее на коленях и рыдала, а священник, невидимый за занавешенным оконцем, снимал с заблудшей души бремя прегрешений во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Вот наконец прихожанка перекрестилась и встала, а юноша, погруженный в свои думы, поспешил на ее место, чтобы услышать наставления падре и облегчить сердце. Опустив голову, он тоже хотел преклонить колени, как вдруг не из исповедальни, а сзади, прямо за спиной, раздался резкий и властный голос:

— Франсиско Мальдонадо да Сильва!

Оклик обрушился на Франсиско, точно пума на спину жертвы. Он обернулся и в полумраке увидел знакомую приземистую фигуру.

— Брат Антонио Луке!

Грозный настоятель мерседариев Ибатина, споспешник инквизиции, вперил в него ледяной взгляд.

— Как вы меня узнали… — с вымученной улыбкой, заикаясь, пробормотал юноша.

— Ты вылитый отец.

— Борода, правда, еще не отросла. — Франсиско поморщился и провел рукой по подбородку. Встреча всколыхнула в нем противоречивые чувства.

— И что ты здесь забыл? — бесцеремонно осведомился монах.

— Вот, пришел исповедаться.

— Это я и сам вижу. В Потоси что тебе понадобилось?

— Я тут проездом.

— В Лиму торопишься?

— Да.

— Отца хочешь разыскать?

— Да.

Суровый священник сунул руки в широкие рукава облачения. На лице его читалось все что угодно, только не дружелюбие. Он окинул Франсиско глазами — от рыжеватой шевелюры до стоптанных сапог. Эти пытливые взгляды всегда приводили в замешательство собеседников, особенно тех, кто отличался высоким ростом. Монах выдержал паузу, а потом прошипел ядовито и так тихо, что юноше пришлось нагнуться:

— Я наслышан о твоих планах. В Лиме ты встретишься и с отцом, и с трибуналом инквизиции.

Тут он опять замолчал. В церкви было холодно, однако молодого человека прошиб пот.

— Лучше бы тебе оставаться в Кордове, в монастыре.

— Но я хочу выучиться на врача, — возразил Франсиско, и голос отчего-то сорвался на фальцет.

Брат Антонио Луке сдвинул брови.

— Пойдешь, значит, по стопам родителя.

— Он не единственный врач на свете, — Франсиско кашлянул.

— Да, по стопам родителя, — повторил монах и сделался мрачнее тучи. — И не только в смысле профессии… Иудействуешь, а?

Внезапное обвинение прозвучало как оплеуха. Франсиско замотал головой — он просто не знал, что ответить на это незаслуженное обвинение.

— Я… пришел исповедаться. И я добрый католик. За что вы меня так?

— Тебе нельзя исповедоваться.

— Что вы сказали?

— Нельзя тебе исповедоваться, и все. Ты нечист.

Уж не пронюхал ли строгий монах, что они с Лоренсо ходили в публичный дом?

— Так вот я и пришел очиститься через святое таинство исповеди! — воскликнул Франсиско.

— Не дела твои нечисты, а кровь!

Еще одна оплеуха, куда сокрушительнее первой.

— Понял меня? Ты — сын нового христианина, — отрезал Антонио Луке. — А значит, от рождения замаран иудейством.

— Но моя мать была исконной христианкой! — возразил Франсиско.