Житие мое

Я чинно распрощался на перроне со своей семьей, три раза (!) клятвенно пообещал Лючику приехать зимой к нему в школу и ободряюще похлопал Джо по плечу (присматривай тут!). Заметно потяжелевший чемодан, с грехом пополам, затащили в поезд.

Обстоятельства богатого на события утра еще не утряслись в моей голове (в присутствии Лючика это было просто нереально), поэтому мне приходилось действовать интуитивно. Большой чемодан я, нарочито небрежно, сдал в багаж, с собой в купе взял только корзинку с едой - большую, открытую и практически ажурную, поддающуюся осмотру с любой стороны и даже на просвет. Любой, даже не наделенный магией человек мог сказать, что древнего артефакта со мной нету. Поезд лязгнул буферами и медленно поплыл сквозь начинающуюся морось - краухардское лето кончилось. Моя семья махала с перрона мне вслед.

Все-таки в наличии родственников есть плюс, особенно, когда эти родственники - с пониманием.

Я сел на диванчик, скрестив ноги, и погрузился в медитацию, не для того, чтобы ворожить (мне доктор запретил), а просто желая привести мысли в порядок. Не часто у меня возникает такая потребность.

Это лето было совершенно особенным, оно напугало, удивило, разозлило, восхитило меня. Никогда бы ни подумал, что черный может испытывать такую разнообразную гамму чувств! Я умирал и спасался, мучался от беспомощности и торжествовал, был возмущен и заинтригован. А в итоге стал больше (или как-то так). Шире. Протяженнее. Для мага очень важно видеть и воспринимать мир, а для черного мага - еще и очень сложно. Мы постоянно навязываем реальности свое представление о ней и не желаем принимать возражения, поэтому она вторгается в нашу жизнь только так - силой и без спроса.

В порыве чувств я обещал себе, что буду жить по-новому. Стану обращать на происходящее вокруг больше внимания, хотя бы для того, чтобы больше ни один враг не подошел ко мне со спины. Начну думать не только о себе (звучит почти как анекдот). И вообще, до окончания Университета остается один год (практика не считается), а я из всех развлечений знаю только те, к которым меня приобщил Четвертушка. Обидно! Поймите правильно, мне в голову не приходило вкладывать в это обещание какой-то глубокий смысл, это было минутное помрачение, мгновение слабости, порожденное мыслями о моем белом семействе. Устремив, таким образом, мысли к духовному совершенству, я подвинул к себе корзинку и принялся выяснять, что из положенного туда мамой - самое вкусное (съесть все разом у меня в любом случае не получилось бы).

Той ночью алхимических конструкций в моих снах не было. Я видел Редстон, но не так, как всегда, а каким-то странным, совершенно чужим взглядом. Все - цвета пыли и грязи, дрожащие контуры зданий, словно проведенные испуганной рукой, почти неотличимые друг от друга. Едкий дым, словно призрак, стелящийся над мостовой, жаркая духота и отсутствие тени. Наверное, так должен воспринимать город вконец одичавший белый маг. Вредно думать на ночь о белых магах!

Ощущение сна мне даже понравилось - этакий милый налет экзотики. Забавно. Но это какими же мозгами надо обладать, чтобы вообразить себе все здания - на бок. Они ведь не смогли бы так стоять! И этот оранжевый смрад... Пикантный момент: в жилых кварталах камины топят прессованными брикетами, а они дают голубоватый, чуть терпкий дым соломы и навоза, самое близкое к оранжевому - желтовато-кислые испарения мелких мастерских (кузниц, кожевен) на юго-восточной окраине. То есть, это все равно, что перепутать красное с синим, только белый на такое способен. В порыве редкого благодушия я попытался спасти картинку, запустив на улицы картонного макета машины и трамваи, и, кажется, провел за этим занятием всю оставшуюся ночь.

А потом сон продолжился наяву.

Я молча стоял на перроне, в обнимку со своим чемоданом и корзинкою и понимал, что не узнаю вокзал, на котором был множество раз. Вообще не узнаю. И дело не в том, что я забыл детали, а в том, что просто не могу их разглядеть. Вокруг меня бурлила обычная дневная суета, вот только толпа выглядела теперь странно: вместо людей в ней были какие-то размытые контуры, переливающиеся всполохами не имеющих названия цветов (толи - тенями эмоций, толи - отражением намерений). Нет, они не слились, не потеряли индивидуальность, но притом сказать, кто из этих людей во что одет, я не смог бы даже под страхом смерти.

Может, я съел чего-нибудь не то?

Все двигалось и шевелилось, обменивалось импульсами, загоралось и гасло. Среди переливчатого моря сложных натур бросались в глаза две почти однотонные фигуры - одна из них вышла из того же поезда, что и я, а другая ждала первую у конца перрона. Почему-то мне показалось, что разглядывать их будет неразумно.