Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Онъ в дощениках поплыл с людми и с ружьемъ, а я – мѣсяцъ спустя послѣ ево, набрав старых, и раненых, и больных, кои там негодны, человѣкъ з десяток, да я с семьею, семнатцеть человѣкъ. В лотку сѣдше, уповая на Христа и крестъ поставя на носу, поехали, ничево не боясь. А во иную-су пору и боялись, человѣцы бо есмы, да гдѣ жо стало дѣтца, однако смѣрть! Бывало то и на Павла апостола, сам о себѣсвидѣтельствуетсице: «Внутрь убо – страх, а внѣ убо – боязнь»¹²⁹; а в ыном мѣсте: «Уже бо-де не надѣяхомся и живи быти, но Господь избавил мя есть и избавляетъ»¹³⁰. Так то и наша бѣдность: аще не Господь помогал бы, вмалѣ вселися бы во ад душа моя¹³¹. И Давыдъ глаголетъ, яко «аще не бы Господь в нас, внегда востати человѣком на ны, убо живы пожерли быша нас»¹³². Но Господь всяко избавил мя есть и донынѣ избавляет. Мотаюсь, яко плевелъ посредѣ пшеницы, посредѣ добрых людей, а инъде-су посредѣ волковъ, яко овечка, или посрѣдѣ псовъ, яко заяцъ; всяко перебиваесся о Христѣ Исусѣ. Но грызутся еретики, что собаки, а без Божьи воли проглотить не могутъ. Да воля Господня, что Богъ даст, то и будет, без смерти и мы не будем; надобно бы что доброе-то здѣлать, и с чем бы появиться пред Владыку, а то умрем всяко. Полно о сем.

Егда поехали из Даур, Кормчию книгу¹³³ прикащику дал, и онъ мнѣ мужика-кормщика дал¹³⁴. Прикащик же дал мучки гривенок с тритцеть, да коровку, да овечок. Мясцо иссуша, и пловучи, тѣмъ лѣто питались. Стало пищи скудать, и мы з братьею Бога помолили, и Христос нам дал изубря, болынова звѣря, тѣмъ и до Байкалова моря доплыли.

У моря русскихъ людей наехали – рыбу промышляют и соболи. Ради нам, миленькие, Терентьюшко з братьею; упокоя нас, всево надавали много¹³⁵. Лотку починя и парус скропавъ, пошли чрез море. Окинула нас на море погода, и мы гребми перегреблися: не больно широко о том мѣсте, или со сто, или с восмъдесятъ верстъ.

Чем к берегу пристали, востала буря вѣтренная, насилу и на берегу мѣсто обрѣли от волнъ восходящих. Около его горы высокия, утесы каменныя и зѣло высоки. Дватцеть тысящъ верст и болыни волочился, а не видал нигдѣ таких горъ. На верху их – полатки и повалуши, врата и столпы и ограда, все богодѣланное. Чеснокъ на них и лукъ ростетъ болыпи романовъскаго и слатокъ добре. Там же ростутъ и конопли богорасленные, а во дворах травы красны, и цвѣтны, и благовонны зѣло. Птиц зѣло много, гусей и лебедей, по морю, яко снѣгъ, плавает. Рыба в нем – осетры и таймени, стерледи, омули и сиги, и прочих родовъ много; и зѣло жирна гораздо, на сковородѣ жарить нельзя осетрины: все жиръ будет. Вода прѣсная, а нерпы и зайцы великие в нем, – во акиане, на Мезени живучи, такихъ не видал. А все то у Христа надѣлано человѣка ради, чтоб, упокояся, хвалу Богу воздавал. А человѣкъ, суетѣ которой уподобится, дние его, яко сѣнь, преходятъ¹³⁶, – скачетъ, яко козелъ, раздувается, яко пузырь, гнѣвается, яко рысь, сьесть хощет, яко змия, ржетъ, зря на чужую красоту, яко жребя, лукавует, яко бѣсъ¹³⁷, насыщался невоздержно, без правила спитъ, Бога не молит, покаяние отлагаетъ на старость; и потом исчезаетъ, и не вѣемъ, камо отходит – или во свѣтъ, или во тьму, день Судный явитъ коегождо. Простите мя, аз согрѣшил паче всѣхъ человѣк!

Таже в русские грады приплыли¹³⁸. Въ Енисѣйске зимовал, и, плывше лѣто, в Тобольске зимовал¹³⁹. Грѣхъ ради наших война в то время в Сибири была¹⁴⁰: на Оби-реке предо мною наших человѣкъ з дватцеть иноземцы побили. А и я у них былъ в руках: подержавъ у берега, да и отпустили, Богъ изволил. Паки на Ирътише скопом стоятъ иноземцы, ждут березовскихъ¹⁴¹ наших побити. А я к нимъ и привалил к берегу. Онѣ меня и опъступили. И я, ис судна вышед, с ними кланяяся, говорю: «Христос с нами уставися!» Варъвари же Христа ради умягчилися и ничево мнѣ зла не сотворили, Богъ тако изволил. Торговали со мною и отпустили меня мирно. Я, в Тоболескъ приехавъ, сказываю, – и люди всѣ дивятся¹⁴².

Потом и к Москвѣ приехал¹⁴³. Три годы из Дауръ ехал, а туды пять лѣтъ волокся, против воды, на восток все ехал, промежду оръдъ и жилищъ иноземъских. И взадъ, и впред едучи, по градом и по селамъ и в пустых мѣстехъ слово Божие проповѣдал и, не обинуяся, обличалъ никониянъскую ересь, свидѣтельствуя истинну и правую вѣру о Христѣ Исусѣ.

Егда же к Москвѣ приехалъ¹⁴⁴, государь велѣлъ поставить меня к руке¹⁴⁵, и слова милостивыя были. Казалося, что и в правду говорено было: «Здорово ли-де, протопоп, живешь? Еще-де велѣлъ Богъ видатца». И я сопротивъ тово рекъ: «Молитвами святых отецъ нашихъ еще живъ, грешник. Дай, Господи, ты, царь-государь, здрав был на многа лѣта», и, поцеловав руку, пожал в руках своих, да же бы и впредь меня помнил. Он же вздохнул и иное говорил кое-што. И велѣлъ меня поставить в Кремлѣ на монастыръском подворье¹⁴⁶. В походы ходя мимо двора моево, благословляяся и кланяяся со мною, сам о здоровье меня спрашивал часто. В ыную пору, миленькой, и шапку уронилъ, поклоняся со мною.