Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Привезли на Мезень и, полтара года держав, паки одново к Москвѣ поволокли¹⁶⁴. Токмо два сына со мною сьехали¹⁶⁵, а прочий на Мезенѣ осталися вси.

И привезше к Москвѣ, подержавъ, отвезли в Пафнутьевъ монастырь¹⁶⁶. И туды присылка была, тожъ да тожъ говорят: «Долго ли тебѣ мучить нас? Соединись с нами!» Я отрицаюся, что от бѣсовъ, а онѣ лѣзутъ в глаза. Скаску имъ тутъ написалъ¹⁶⁷ з большою укоризною и бранью и послалъ с посланникомъ их: Козьма, дьякон ярославской¹⁶⁸, приежал с подьячим патриарша двора. Козьма-та не знаю, коего духа человѣкъ: въявѣ уговаривает меня, а втай под-крепляетъ, сице говоря: «Протопопъ, не отступай ты старова тово благочестия! Велик ты будешь у Христа человѣкъ, какъ до конца претерпишь! Не гляди ты на нас, что погибаем мы!» И я ему говорил, чтоб он паки приступил ко Христу. И он говорит: «Нельзя, Никон опуталъ меня!» Просто молыть, отрекся пред Никоном Христа, такъ уже, бѣдной, не сможетъ встать. Я, заплакавъ, благословил ево, горюна: больши тово нѣчево мнѣ дѣлать, то вѣдает с ним Богъ.

Таже, державъ меня в Пафнутьеве на чепи десеть недѣль, опять к Москвѣ свезли, томнова человѣка, посадя на старую лошедь. Пристав созади: побивай да побивай, иное вверхъ ногами лошедь в грязи упадет, а я – через голову. И днем одным перемчали девяносто веръстъ, еле живъ дотащился до Москвы.

Наутро ввели меня в Крестовую, и стязався власти со мною много¹⁶⁹, потом ввели в соборную церковь. По «Херувимской», в обѣдню, стригли и проклинали меня¹⁷⁰, а я сопротиво их, враговъ Божиих, проклинал. Послѣ меня в туже обѣдню и дьякона Феодора стригли и проклинали¹⁷¹. Мятежно сильно в обѣдню ту было.

И, подержавъ на патриарховѣ дворѣ, вывели меня ночью к Спальному крыльцу; голова досмотрил и послал в Тайнишные водяные ворота. Я чаял, в реку посадят – ано от Тайных дѣлъ шишъ анътихристовъ стоитъ, Дементей Башмаковъ¹⁷², дожидается меня; учал мнѣ говорить: «Протопопъ, велѣлъ тебѣ государь сказать, «не бось-де ты никово, надѣйся на меня». И я ему поклонясь, а сам говорю: «Челом, – реку, – бью на ево жалованье, какая онъ надежда мнѣ; надежда моя Христос!» Да и повели меня по мосту за реку. Я, идучи, говорю: «Не надѣйтеся на князя, на сыны чело-вѣческия, в нихже нѣсть спасения»¹⁷³, и прочая.

Таже полуголова Осипъ Саловъ¹⁷⁴ со стрельцами повез меня к Николѣ на Угрѣшу в монастырь. Посмотрю – ано предо мною и дьякона тащатъ. Везли болотами, а не дорогою до монастыря, и, привезше, в полатку студеную над ледником посадили. И прочих, дьякона и попа Никиту Суздальскаго¹⁷⁵, в полаткахъ во иныхъ посадили. И Стрельцовъ человѣкъ з дватцеть с полуголовою стояли. Я сидѣл семнатцеть недѣль, а онѣ, бѣдные, изнемогли и повинились, сидя пятнацеть недѣль. Так их в Москву взяли опять, а меня паки в Пафнутьевъ перевезли¹⁷⁶ и там в полатке, сковавъ, держали близко з год.

А какъ на Угрѣше былъ, тамо и царь приходил и посмотря около полатки, вздыхая, а ко мнѣ не вошел; и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал-подумал, да и не вошел; полуголову взял и с ним кое-што говоря про меня да и поехал домой. Кажется, и жаль ему меня, да, видишь, Богу уш то надобно так.

Опослѣ и Воротынъской князь-Иван¹⁷⁷ в монастырь приезжалъ и просился ко мнѣ, так не смѣли пустить. Денегъ, бѣдной, громаду в листу подавал. И денегъ не приняли. Послѣ, в другое лѣто на Пафнутьеве подворье в Москвѣ я скованъ сидѣлъ, такъ онъ ехал в корѣте нарокомъ мимо меня, и благословилъ я ево, миленькова. И всѣ бояря-те добры до меня, да дьяволъ лих. Хованъскова князь-Ивана¹⁷⁸ и батогами за благочестие били в Верху; а дочь-ту мою духовную Федосью Морозову и совсѣмъ разорили, и сына ея Ивана Глѣбовича, уморили, и сестру ея княгиню Евдокѣю Прокопьевну, дочь же мою духовную, с мужемъ и з дѣтьми, бивше, розвели. И нынѣ мучат всѣхъ¹⁷⁹, не велятъ вѣровать въ старова Сына Божия, Спаса Христа, но к новому богу, антихристу, зовутъ. Послушай их, кому охота жупела и огня, соединись с ними в преисподний адъ! Полно тово.

В Никольском же монастырѣ мнѣ было в полатке в Вознесениевъ день Божие присѣщение; в Царевѣ послании писано о томъ, тамо обрящеши¹⁸⁰.

А егда меня свезли в Пафнутьевъ монастырь, тутъ келарь Никодимъ сперва до меня был добръ в первомъ году, а в другой привоз ожесточалъ, горюнъ: задушил было меня, завалял и окошка, и дверь, и дыму нѣгдѣ было итти. Тошнѣе мнѣ было земляные тюрмы: гдѣ сижу и емъ, тутъ и ветхая вся – срание и сцание; прокурить откутаютъ, да и опять задушатъ. Доброй человѣк, дворянин, другъ, Иваном зовутъ, БогдановичьКамынинъ¹⁸¹, въкладчикъ в монастырѣ, и ко мнѣ зашелъ, да на келаря покричал, и лубье, и все без указу розломалъ, такъ мнѣ с тѣхъ мѣстъ окошко стало и отдух. Да что на него, келаря, дивить! Всѣ перепилися табаку тово, что у газскаго митрополита 60 пудъ выняли напослѣдокъ¹⁸², да домру, да иные монастыръские тайные вещи, что игравше творятъ. Согрѣшил, простите! Не мое то дѣло, то вѣдаютъ онѣ, своему владыке стоятъ или падаютъ. То у них были законоучителие и любимые риторы.