Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

У сего же я Никодима-келаря на Велик день¹⁸³ попросился для празника отдохнуть, чтоб велѣлъ, двери отворя, посидѣть. И онъ, меня наругавъ, отказалъ жестоко, какъ захотелось ему; таже, пришед в кѣлью, разболѣлъся. И масломъ соборовали, и причащали, – тогда-сегда дохнетъ. То было в понедѣлникъ свѣтлой. В нощъ же ту против вторника пришел ко мнѣ с Тимофѣемъ, келейником своим, он келарь; идучи в темницу, говоритъ: «Блаженна обитель, блаженна и темница, таковых имѣетъ в себѣ страдальцов! Блаженны и юзы!» И палъ предо мною, ухватился за чепъ, говоритъ: «Прости, Господа ради, прости! Согрѣшил пред Богомъ и пред тобою, оскорбилъ тебя, и за сие наказал меня Богъ». И я говорю: «Какъ наказал, повѣжд ми!» И онъ паки: «А ты-де самъ, приходя и покадя, меня пожаловалъ, поднял, что-де запираесся! Ризы-де на тебѣ свѣтлоблещащияся и зѣло красны были!»

А келейник ево, тут же стоя, говоритъ: «Я, батюшко-государь, тебя под руку велъ ис кѣльи проводя, и поклонилъся тебѣ». И я, уразумѣвъ, сталъ ему говорить, чтоб онъ иным людям не сказывал про сие. Он же со мною спрашивался, какъ ему жить впред по Христѣ: «Или-де мнѣ велишь покинуть все и в пустыню поити?» И я ево понаказалъ и не велѣлъ ему келарства покидать, токмо бы хотя втайнѣ старое благочестие держалъ. Он же, поклоняся, отиде к себѣ, а наутро за трапезою всей братье сказалъ. Людие же безстрашно и дерзновенно ко мнѣ побрели, благословения просяще и молитвы от меня; а я их словом Божиим пользую и учю. Въ то время и враги кои были, и тѣ тут примирилися. Увы мнѣ! Коли оставлю суетный сей вѣкъ! Писано: «Горе, емуже рекутъ добре вси человѣцы»¹⁸⁴. Воистинно, не знаю, какъ до краю доживать. Добрых дѣлъ нѣтъ, а прославилъ Богъ; да то вѣдаетъ онъ – воля ево!

Тут же приежалъ и Феодоръ, покойникъ, з дѣтми ко мнѣ побывать¹⁸⁵ и спрашивался со мною, какъ ему жить: «В рубашке ль-де ходить али платье вздѣть?¹⁸⁶ Еретики-де ищутъ меня. Был-де я на Резани, у архиепископа Лариона¹⁸⁷ скованъ сидѣлъ, и зѣлодѣ жестоко мучили меня; рѣткой день плетьми не бивше пройдетъ; а нудили-де к причастью своему; и я-де уже изнемогъ и не вѣдаю, что сотворю. В нощи з горестию великою молихся Христу, да же бы меня избавилъ от них, и всяко много стужалъ. А се-де чепь вдругъ грянула с меня, и двери-де отворились. Я-де, Богу поклонясь, и побрелъ ис полаты вонъ. К воротам пришелъ, – ано и ворота отворены! Я-де и управился путем. К свѣту-де ужъ далеконько дорогою бреду. А се двое на лошадях погонею за мною бегутъ. Я-де-таки подле стороны дороги бреду: онѣ-де и пробѣжали меня. А се-де розсвѣтало, – едутъ противъ меня назадъ, а сами меня бранят: «Ушелъ-де, блядин сын! Гдѣ-де ево возьмѣшъ?» Да и опять-де проехали, не видали меня. Я-де помаленку и к Москвѣ прибрѣлъ. Какъ нынѣ мнѣ велишь: туды ль-де паки мучитца итти или-дѣ здѣсь таитца от них? Как бы-де Бога не прогневить».

Я, подумавъ, велѣлъ ему платье носить и посредѣ людей, таяся, жить.

А однако не утаилъ, нашелъ дьявол и в платье и велѣлъ задавить. Миленькой мой, храбрый воин Христовъ былъ! Зѣло вѣра и ревность тепла ко Христу была; не видалъ инова подвижника и слезоточца такова. Поклонов тысящу откладетъ да сядетъ на полу и плачет часа два или три. Жилъ со мною лѣто в одной избѣ; бывало, покою не дастъ. Мнѣ еще немоглось в то время; в комнатке двое нас; и много часа три полежитъ да и встанет на правило. Я лежу или сплю, а онъ, молясь и плачючи, приступит ко мнѣ и станетъ говорить: «Какъ тебѣ сорома нѣт? Веть ты протопопъ. Чем было тебѣ нас понуждать, а ты и самъ ленивъ!» Да и роскачает меня. Онъ кланяется за меня, а я сидя молитвы говорю: спина у меня болѣла гораздо. Онъ и самъ, миленькой, скорбенъ былъ: черевъ из него вышло три аршина, а вдругоряд – пять аршинъ, от тяготы зимныя и от побой. Бродилъ в одной рубашке и босиком на Устюге годовъ с пять, зѣло велику нужду терпѣлъ от мраза и от побой. Сказывал мнѣ: «Ногами-теми, что кочением мерзлым, по каменью-тому-де бью, а какъ-де в тепло войду, зѣло-де рветъ и болитъ, какъ-де сперва учал странствовати; а се-де лехче, да лехче, да не стало и болѣть».

Отецъ у него в Новегороде, богатъ гораздо, сказывал мнѣ, – мытоимецъ-де, Феодором же зовут; а онъ уроженецъ мезенской, и баба у него, и дядя, и вся родня на Мезени. Богъ изволилъ, и удавили его на висѣлице отступники у родни на Мезени¹⁸⁸.

А уродъствовать-тово какъ обѣщался Богу, да солгал, такъ-де морем ездил на ладье к городу с Мезени, «и погодою било нас, и, не вѣдаю-де какъ, упалъ в море, а ногами зацепился за петлю и долго висѣлъ: голова в водѣ, а ноги вверху; и на умъ-де взбрело обѣщание, яко не солъгу, аще от потопления мя Богъ избавит. И не вѣмъ-де, кто, силен, выпехнул меня из воды на полубы. С тѣхъ-де мѣстъ стал странствовать».