Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Аз же ис Пустозерья послалъ к царю два посланья²¹⁸, – одно не велико, а другое больше: говорилъ кое о чемъ ему много. В послании ему сказалъ и богознамения, показанная мнѣ не в одно время, – тамо чтый да разумѣетъ. Еще же от меня и от братьи дьяконово снискание послано в Москву, правовѣрнымъ гостинца – книга «Отвѣтъ православныхъ»²¹⁹, и от Лазаря священника два послания: царю и патриарху²²⁰.

И за вся сия присланы к нам гостинцы: повѣсили в дому моемъ на Мезени на виселице двух человѣкъ, дѣтей моих духовных, – Феодора преждереченнаго юродивого да Луку Лаврентьевича²²¹, рабы Христовы, свѣты мои, были. И сыновъ моихъ двоих Ивана и Прокопья велено же повѣсить. И онѣ, бѣдные, испужався смерти, повинились: «Виноваты пред Богомъ и пред великим государемъ», а невѣдомо, что своровали. Такъ их и с матерью троих закопали в землю. Да по правилам так онѣ здѣлали, спаси Богъ. Того ради, робята: не бойтеся смерти, держите старое благочестие крѣпко и непополъзновенно! А мать за то сидитъ с ними, чтоб впредь дѣтей подкрѣпляла Христа ради умирати и жила бы, не розвѣшавъ уши. А то баба, бывало, нищих кормитъ, стороннихъ научаетъ, какъ слагать перъсты и креститца и творить молитва, а дѣтей своих и забыла подкрепить, чтоб на висилицу пошли и з доброю дружиною умерли заодно Христа ради.

Ну да Богъ вас проститъ, не диво что такъ здѣлали, и Петръ-апостолъ нѣкогда убоялся смерти и Христа отрекся, и о семъ плакася горько²²², таже помилованъ и прощенъ бысть. А и о вас нѣкогда молящу ми ся тощно, и видѣвъ вашу пред собою темницу и вас троих на молитвѣ стоящих в вашей темнице, а от вас три столпа огненны к небесам стоятъ простерты. Аз с тѣхъ мѣстъ обрадовалъся, и лехче мнѣ стало, яко покаяние ваше принял Богъ. Слава о сем Богу!

Таже тот же Пилатъ, полуголова Иванъ Елагин²²³, был у нас в Пустозерье и взял у нас скаску²²⁴, сице реченно: год и мѣсяцъ, и паки: «Мы святых отецъ предание держимъ неизмѣнно, а Паисѣя Александръскаго патриарха с товарыщи еретическое соборище проклинаемъ»; и иное там говорено многонько, и Никону-еретику досталось.

По сем привели нас к плахе и прочитали наказ: «Изволил-де государь и бояря приговорили – тебя, Аввакума, вмѣсто смертные казни учинить струб в землю и, здѣлавъ окошко, давать хлѣбъ и воду, а прочим товарищам рѣзать без милости языки и сѣчь руки». И я, плюнувъ на землю, говорилъ: «Я, реку, плюю на ево кормлю; не едше умру, а не предамъ благовѣрия». И по том повели меня в темницу, и не елъ дней з десяток, да братья велѣли.

Таже священника Лазаря взяли и вырѣзали языкъ из горла; кровь попошла да и перестала; онъ в то время без языка и паки говорить сталъ. Таже, положа правую руку на плаху, по запястье отсѣкли, и рука отсѣченая, лежа на земли, сложила сама по преданию перъсты и долго лежала пред народы, исповѣдала, бѣдная, и по смерти знамение Спасителево неизмѣнно. Мнѣ-су и самому сие чюдно: бездушная одушевленных обличаетъ! Я на третей день у Лазаря во ртѣ рукою моею гладил – ино гладко, языка нѣтъ, а не болитъ, далъ Богъ; а говоритъ, яко и прежде. Играетъ надо мною: «Щупай, протопопъ, забей руку в горло-то, небось не откушу!» И смѣхъ с ним, и горе! Я говорю: «Чево щупать, на улице язык бросили». Он же сопротивъ: «Собаки онѣ, вражьи дѣти! Пускай мои едятъ языки!» Первой у него лехче и у старца на Москвѣ рѣзаны были, а нынѣ жестоко гораздо. А по дву годах и опять иной язык вырос, чюдно, с первой жо величиною, лишо маленько тупенек.

Таже взяли соловецкаго пустынника старца Епифания; он же моливъ Пилата тощнѣ и зѣло умильнѣ, да же повелитъ отсѣщи главу его по плеча, вѣры ради и правости закона. Пилатъ же отвѣща ему, глагола: «Батюшко, тебя упокоить, а самому мнѣ гдѣ дѣтца? Не смѣю, государь, такъ здѣлать». И не послушавъ полуголова старцова моления, не отсѣче главы его, но повелѣ язык его вырѣзать весь же.

Старец же, прекрестя лице свое, и рече, на небо взирая: «Господи, не остави мя, грѣшнаго!», – и вытяня своима рукама языкъ свой, спекулатару на нож налагая, да же не милуя его рѣжетъ. Палач же, дрожа и тресыйся, насилу выколупалъ ножемъ языкъ из горла, ужас бо обдержаше ево и трепетенъ бяше²²⁵. Палач же, пожалѣя старца, хотя ево руку по составамъ резать, да же бы зажило впредь скорѣе; старец же, ища себѣ смерти, поперегъ костей велѣлъ отсѣщи, и отсѣкоша четырѣ перъста. И сперва говорил гугниво. Таже молилъ Прѣчистую Богоматерь, и показаны ему оба языки, московской и пустозеръской, на воздухе; он же, единъ взяв, положил в ротъ свой; и с тѣхъ мѣстъ стал говорить чисто и ясно, а язык совершенъ обрѣтеся во ртѣ.