Жюль Верн

Хозяин с хозяйкой встречали гостей в поварских костюмах. В пятьдесят семь лет несколько располневший Жюль все еще, как мы видим, любил повеселиться, и можно не сомневаться, что его прелестная жена позаботилась о качестве меню, так что посетители «харчевни» остались, должно быть, довольны.

Итак, начало было успешным, и с той поры в салон Онорины заглядывали охотно; таким образом, 1885 год стал, можно сказать, для нее особой вехой. Однако муж мало помогал хозяйке дома. Если он и появлялся на ее вечерах, демонстрируя при этом веселое расположение духа, то не задерживался там. Показавшись ненадолго, он к десяти часам незаметно исчезал. И хотя Онорина была раздосадована таким поведением супруга, ей все-таки пришлось смириться: она одна принимала гостей, которые постепенно привыкли к тому, что муж ее исчезает все раньше и раньше. Жюль Верн прослыл «медведем», но все охотно соглашались с тем, что он имел на это право.

Ему казалось вполне естественным, что Онорина находила удовольствие в светских вечерах, хотя сам он на них не присутствовал, так как они приводили его в отчаяние. Писатель отгородился от этой жизни, радуясь возможности провести время за рабочим столом. Большой отрадой для него были поездки на поезде в Париж, где его привлекали долгие беседы с Этцелем. Друзья отправлялись вместе обедать в кафе «Карон», а потом шли в книжную лавку поболтать. Много лет спустя я слышал, как моя бабка подтрунивала над супругом по поводу хорошо знакомой ему дороги на Амьенский вокзал, куда регулярно доставлял его фиакр.

Жюль Верн покинул Париж, предоставлявший чересчур много соблазнов для Онорины, но и в Амьене он не нашел мирной гавани, о которой мечтал. И каким бы парадоксом это ни казалось, чтобы обрести столь необходимую ему рабочую атмосферу, а кроме того, получить возможность обменяться мыслями и пополнить столь драгоценный источник идей, писателю все чаще приходится возвращаться в Париж. Порою Этцель приглашал его к себе домой или в книжную лавку. Но чаще, по всей видимости, он шел в никому не ведомое место, где мог спокойно работать. Он уже был не в том возрасте, когда студенческая комната могла обеспечить ему нужные условия. По всей вероятности, в Париже он располагал пристанищем у друга или какой-нибудь подруги, другом был Этцель, но кто была подруга?

Случаю угодно было подтвердить ее существование в тот самый момент, когда она умерла. Пусть это никого не введет в заблуждение. Сирена, чье влияние на писателя было предано гласности его романтическим биографом, госпожой де ла Фюи, вероятнее всего, ничем не походила на женщину, которая рисуется лукавому воображению. Это была дама серьезная, широких взглядов, с ней он мог обсуждать интересующие его вопросы, а кроме того, она предоставляла ему возможность мирно работать. Помнится, она жила в Аньере, в ту пору место это было тихое и спокойное. Ее фамилию можно отыскать в архивах, так как я имел неосторожность сообщить ее госпоже Аллот до ла Фюи, оставившей мое письмо в своих бумагах. Я писал, что ее звали Дюшень, сознаюсь, я забыл ее фамилию, и мой брат напомнил мне ее. Я называю эту фамилию с некоторой осторожностью, ибо мне так и не удалось установить, кто была эта дама. Тем не менее одна особенность не может не привлечь внимания: ее имя свидетельствует о том, что она принадлежала к одной из нантских семей. Не исключено, таким образом, что Жюль Верн возобновил старое знакомство. Эта женщина умерла лет на двадцать раньше Жюля Верна, и есть все основания полагать, что она принадлежала к его поколению, а возможно, была и старше его. Во всяком случае, сомневаться не приходится: Жюля Верна связывала с этой дамой большая духовная близость, она проявила себя достойной собеседницей, и оба они относились друг к другу с живейшей симпатией. Мне скажут, что симпатия между мужчиной и женщиной называется любовью. Не спорю, но позволю себе заметить, что любовь многогранна, приведу один лишь пример: любовь Лауры и Петрарки, послужившая поводом для стольких словесных излияний.

Впрочем, когда Онорина узнала о существовании этой дамы, она нисколько не обиделась, просто не придала этому никакого значения. А между тем известно, сколь велика проницательность женщин в подобных случаях! Эта дружба, какой бы любовью она ни представлялась, была тем не менее всего лишь дружбой, но тем-то она и интересна, и влияние, оказанное ею на писателя, тем более велико.

Последняя мысль госпожи Дюшень (?) была, по всей вероятности, обращена к Жюлю Верну, которому ее смерть причинила большое горе.