Жюль Верн

Издатель тотчас же ответил на благодарственное письмо своего автора:

«Крестик свой Вы заслужили, каковы бы ни были политические обстоятельства момента… Я рад, что Вы получили его и что я имел к этому некоторое отношение. Напишите же пару слов Вейсу, он вел себя молодцом. Литератор в данном случае дает орден литератору…»

Известие о здоровье отца, которое получает Жюль Верн, крайне тревожно, и, как он сам предполагал, ему приходится поторопиться с поездкой в Нант.

«Приезд мой, — пишет он, — доставил отцу большую радость… Бедняга, я нашел его очень изменившимся, очень постаревшим физически, но с живым по-прежнему умом и сознанием. Семья, где прежде все были такими веселыми, опечалена, да и обстановка, по правде сказать, безрадостная: кое-кто из близких погиб на войне в тех частях, которые больше всего участвовали в активных действиях, или же от них нет никаких известий. Все здесь до крайности восстановлены против императора. Никому и в голову не приходит, что он мог бы вернуться в Париж, безразлично — победителем или побежденным. Ополченцы наши здесь весьма задиристы, только и думают, как бы «дать в морду» офицеру, и их организация проходит с большим трудом. Между тем похоже на то, что новости стали получше. Если пруссаки и окажутся под Парижем, то их будет немного, и мне кажется, что осады вам опасаться нечего. Их выдвинувшиеся вперед части, по-видимому, остановились».

Однако события развертываются очень быстро. Седанская капитуляция 2 сентября, о которой стало известно 4-го, привела к падению Империи. Жюль Верн все еще в Нанте, откуда он пишет Этцелю:

«Что же теперь будет с Вами?… Нашествие продолжается. Пруссаки идут на Париж. Что предпримет Республика? Здесь, как и везде, к новому правительству относятся с большим одобрением. Но один вопрос является важнейшим: есть ли у нас оружие? Все дело в этом, и, к сожалению, кажется, что оружия совершенно нет».

С трудом удается ему вернуться в Кротуа: через Париж ехать нельзя, приходится его объезжать. Дойдет ли до Этцеля письмо, отправленное 21 сентября? Сомнительно, так как дорога на Мане будет вот-вот перерезана. Жюль Верн хочет, чтобы Этцель-сын знал, что у него нет более искреннего, верного, преданного друга и, «что бы ни случилось, ничто их не разлучит. Однако нынешнее ужасное положение слишком напряженно, чтобы все это могло долго продолжаться. Если Париж окажет сопротивление, пруссаки сами вынуждены будут просить мира, так как зима обернется против них. К тому же они не могут обстреливать Париж, не взяв хотя бы одного форта, а говорят, что форты эти неприступны. Нет! Если не будет измены изнутри, они не возьмут Парижа. Провинция готова защищаться изо всех сил. Но нам необходимо оружие, оружие! А здесь его совершенно нет. В Нанте на каждую роту в 400 человек имеется только пятнадцать ударных ружей. Всюду организуется национальная гвардия. Но, повторяю, оружия всюду не хватает».

Жюль Верн опасается также, что прервано будет сообщение с Амьеном. Он лично состоит в Национальной гвардии Кротуа. Онорина с детьми в Амьене с сентября 1870 года: там, в большом городе, они меньше подвергаются опасности. «Пруссаки усвоили весьма отвратительную привычку жечь и грабить деревни, и лучше, чтобы женщины были подальше», — пишет он отцу.

Все же ему удается повидаться с Онориной в оккупированном городе и провести три дня среди пруссаков.

«В нашем доме их четверо, — пишет он отцу, — домом они очень довольны, чему легко поверить! У себя они так не питаются. Им дают много риса, чтобы их крепило, так удобнее. Это тихие, кроткие парни из 65-го линейного полка. Впрочем, Онорина, весьма смыслящая в подобных делах, все отлично организовала. Я возвратился в Кротуа, это мое законное местопребывание, и я должен постоянно находиться там… Париж — герой, но выстоит ли он до наступления голода?… Мы очень мало знаем о Париже и о Луарской армии, которая, несомненно, отступила очень далеко. Есть ли у Вас лично какая-нибудь надежда?»

Ему удалось 3 января 1871 года отправить Этцелю письмо, однако — открытое. В нем он признается, что от оккупации они не слишком страдали.

Правительство национальной обороны издало декрет о массовой мобилизации всех мужчин от двадцати до сорока лет. Если это распространится и на мужчин до сорока пяти, Жюлю тоже надо будет идти, и он уже заранее приобрел шасно[81]. «Но, — добавляет он, — законен ли этот декрет и в какой мере ему будут подчиняться? Если Учредительное собрание одобрит эти декреты, тогда спорить не о чем. Поэтому, на мой взгляд, сделали большую ошибку: надо было с самого начала собрать где-нибудь Учредительное собрание».

Мысль эта была правильной, ибо Бисмарк желал договариваться только с законным правительством, и отчасти поэтому закончилась неудачей встреча, которую имели с ним Жюль Фавр[82] и Ферриер 15 сентября 1870 года. Далее в письме он пишет:

«Теперь я верю, что скоро будет заключен мир, и мне кажется, что все в этом заинтересованы.