Жива ли мать

Я доезжаю до ее дома, паркуюсь, плачу парковочный сбор, на всякий случай за три часа. Нельзя тянуть, нельзя думать, надо делать, как решено. Знакомым путем я иду к зеленой двери, но та заперта. Этого я не ожидала, и ведь именно сейчас, когда я морально готова. Я оглядываюсь, никого, и я лезу в кусты туи возле забора, туда, где я уже бывала. Решаю подождать полчаса, но не дремлю, как в прошлый раз. Я начеку. Проходят десять минут, все тихо, вокруг кормушки на третьем этаже летают воробьи, если у матери на балконе тоже есть кормушка, то, возможно, мать сидит рядом и наблюдает за птицами. Я прячусь в кустах – не слышу ни птичьего пения, ни машин, только мое собственное решительное дыхание. Зеленая дверь открывается, из-за нее появляется молодой мужчина, который в свое время, мое время, наше время несколько недель назад так же вышел оттуда и взял велосипед, он выходит и не запирает за собой дверь, берет велосипед – теперь шины на нем зимние – и катит велосипед за угол, я подхожу к двери, открываю ее и захожу внутрь, я бы заперла дверь, но ключа у меня нет. В лифт я не сажусь, поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж, стою перед дверью матери и смотрю на табличку с именем. На остальных дверях тоже написано по одному имени. Дверь подъезда распахивается, я бесшумно поднимаюсь на чердачный этаж, в подъезд входят двое мужчин. Переговариваясь, они поднимаются и, судя по звукам, заходят в квартиру на втором этаже, я спускаюсь к двери матери, в этом же нет ничего противозаконного, я звоню в дверь. Слышу, как в квартире раздается звонок, но шагов до меня не доносится. Почти с облегчением я решаю, что ее все-таки нет дома, и тем не менее звоню опять, жду, слышу шаги, звякает цепочка, дверь чуть приоткрывается, мать не сняла цепочку, при виде меня ее лицо за цепочкой перекашивается, превращается в гримасу ужаса, мать отшатывается, словно я чудовище, в вытаращенных глазах дикий страх, она захлопывает дверь, «Мама! – кричу я, я стучу в дверь. – Я просто хочу поговорить, – кричу я, – больше ничего», – говорю я уже спокойнее, стучу в дверь, но бесполезно, она уже позвонила Рут или сторожу, у меня ничего не вышло. Я спускаюсь вниз и выхожу на улицу, спокойно, как бывает, когда все границы и табу нарушены, без прежнего страха, я не сделала ничего противозаконного, я иду к машине, сажусь в нее и, достав телефон, пишу сообщение: «Я не хотела тебя пугать – просто пришла поговорить».

Вижу, что руки у меня дрожат.

Ответа нет. Я жду, но нет.

Сердце у меня колотится, но не так, как прежде, – сейчас я злюсь.

Я уезжаю в избушку, это правильнее всего.

Там, наверху, шел снег, и теперь все белое. С каким же ужасом мать смотрела на меня. «Я же ничего ей не сделала», – убеждала я себя. Телефон переведен в беззвучный режим и лежит в рюкзаке. Я взяла с собой и вино. Стряхнув с камня снег, я сажусь на него, на плоских камнях полагается сидеть, я смотрю на белую сверкающую красоту, как же это все бесконечно прекрасно и тем не менее недостаточно? Мать стояла довольно далеко, вряд ли она толком разглядела меня, а значит, заменила меня привидением и нагнала на себя страху. Я иду дольше, чем надо, потому что не бывало у меня еще мыслей настолько тяжелых, чтобы от них нельзя было уйти – когда я шагаю, все проходит, я делаю крюк через ельник, где земля темная, а выйдя из него, вижу лосиные следы на лужайке перед моими окнами, захожу в избушку, больше в мире я не одна, я растапливаю камин и печку, откупориваю бутылку вина, наливаю в бокал и пью, не снимаю верхнюю одежду, пока термометр не покажет положенных восемнадцати градусов, эта привычка крепко засела в голове. На улице смеркается.

Восемнадцать градусов, я раздеваюсь, достаю телефон и вижу сообщение от Рут: «Мать не хочет с тобой общаться – тебе что, неясно? Она не желает, чтобы ты приходила к ней. Ей это крайне неприятно, и с твоей стороны это наглость. Не надо писать ей письма и сообщения, и приходить тоже не надо. Если ты не проявишь уважения к ее желанию, последствий не избежать».

Если я не проявлю уважения, последствий не избежать. Каких последствий? Все на свете имеет последствия. Сложившаяся ситуация тоже чревата последствиями, сообщение Рут будет иметь последствия. Тлеют угли.

Мать никак не проявляет себя – и это усложняет ситуацию. Они пишут так, словно никогда не боялись, словно для них это никогда не было болезненным, будто бы все очевидно, просто и нетрудно, будто бы они руководствовались рациональным логическим расчетом: если Юханна поступает так, то мы отнесемся к ней эдак и будем совершенно правы.