Живая бездна

В эту ночь никто не спал. Никто даже не пытался. Я ужинал — куриный фесенджан и печёный рис — с Трин и Лодж, мы втроём склонились над высоким, немного шатким столом и разговаривали торопливо, как будто этим могли заставить время идти быстрее. На следующую ночь мы должны были уйти в свои комнаты и, дав себя запереть из соображений безопасности, смотреть какие-нибудь развлекательные программы, предоставляемые новостными компаниями после строгой цензуры. А в эту ночь мы вернулись в лаборатории и отработали полную вторую смену. Мы проверили все массивы датчиков, прогнали образцы, подготовили. Когда пойдут данные, всё это должно будет работать на ретрансляцию, доступную в любой точке. Мы должны будем только слушать, так что отследить нас по этому сигналу будет невозможно. Цена такой анонимности была высока. Не получится никакого повторного запуска утерянного образца, никакого второго шанса. Оборудование на Эросе — одновременно и самое важное, и самое уязвимое — лежало за пределами нашего контроля, так что мы были помешаны на том, чего мы могли достичь.

Моя рабочая станция, центр моего бытия, была оснащена экраном во всю стену с мультиэлементным многозадачным интерфейсом, и самым удобным креслом из всех, которые у меня когда-либо были. У воды был вкус огурца, цитрусов и оксирацетама. Станции Ле, Лодж и Куинтаны разделяли с моей то же помещение, и все четверо сидели лицом друг от друга, напоминая на плане комнаты лепестки очень простого цветка. На Эросе было полтора миллиона человек в замкнутой среде обитания, семь тысяч центров сбора данных на погодных центрах в общественных залах, и запрограммированные Протогеном обновления ПО во всех станциях контроля за системами жизнеобеспечения, включая системы рециркуляции воды и воздуха. Каждый из нас ждал, когда придут данные, жаждал, чтобы они начали заполнять наши базы, складываясь в рисунок, который, мы были убеждены, обязательно проявится.

Каждая минута длилась как две. Моё лишённое сна тело, казалось, вибрирует в моём кресле, будто моя кровь нашла идеальную частоту для резонанса с комнатой, и медленно разрывала её на куски. Ле вздыхала, кашляла, и снова вздыхала, и наконец, единственным, что удерживало меня от того, чтобы броситься на неё в диком раздражении, стало то, что за нашей дверью дежурил охранник, и то, что так мы пропустим начало нашего потока данных.

Куинтана заорал от ликования первым, потом Ле, а потом мы все вместе завыли от радости, которая ощущалась тем слаще, что так надолго задержалась. Данные потекли, заполняя клетки наших аналитических таблиц и баз данных. В те первые прекрасные часы я отследил изменения в физической карте станции Эрос. Активность протомолекулы началась в убежищах, которые мы превратили в инкубаторы, подпитывая разумные частицы радиацией, которая, судя по всему, лучше всего активность стимулировала. Она распространялась по транзитным туннелям, по уровням казино, по туннелям обслуживания, по докам. Она пробиралась в пещеры Эроса как глубокий вдох, в величайшем акте трансформации в истории человечества и древа жизни, из которого оно возникло, и я — вместе с горсткой остальных — наблюдал, как он разворачивается, с благоговейным страхом, переходящим в религиозный экстаз.

Я хочу сказать, что чту память принесённых в жертву жителей, что в моём сердце нашлась минута, чтобы выразить им благодарность за тот невольный вклад, который они сделали в будущее, оставившее их позади. Что-то сродни тому, что ты приучаешь себя говорить о каких-нибудь лабораторных животных, достаточно развитых, чтобы быть милыми. И может, я так и делал, но моё поклонение протомолекуле и её магии — и это не слишком сильное слово — переполняло сентиментальностью всё, что было связано с нашими методами.

Сколько прошло времени прежде чем нам стало понятно, насколько сильно мы недооценили задачу? В моей памяти это случилось почти немедленно, но я понимаю, что это неправда. Само собой, на первый, второй, третий день мы должны были воздерживаться от суждений. Такое малое время предоставляло нам — в смысле, мне — лишь очень тонкий срез от общего массива данных. Но чрезвычайно быстро сложность происходящего на Эросе превзошла наши возможности. Модели, базирующиеся на испытаниях в лаборатории и при воздействии на человека на Фебе, возвращали значения в диапазоне между непостижимым и обыденным. Возможности протомолекулы по использованию крупномасштабных структур — внутренностей, рук, мозгов — застали меня врасплох.