Живая бездна

Менее чем в двух метрах от меня появилась новая интерпретация, которая могла быть той самой единственной, которая могла распахнуть дверь волшебства, ждала моего взгляда, а я не мог дать его ей. В этот момент я осознал всю глубину бездны, простёршейся передо мной. Я умолял их дать мне взглянуть на результаты. Я ныл, я рыдал, я ругался. Астеры не обращали на меня внимания.

Через несколько часов они оттащили меня в док, в наскоро сооружённую камеру. Мужчина с ручным терминалом и с таким сильным акцентом, что его речь едва можно было разобрать, потребовал мои имя и идентификатор. Когда я сказал ему, что у меня нет связей с профсоюзом, он спросил, есть ли у меня семья. Я ответил «нет» и на этот вопрос. Мы шли на тяге около трети g, но без ручного терминала или доступа к панели управления я быстро потерял счёт времени. Дважды пара молодых людей приходила и била меня, выкрикивая угрозы, что будет ещё хуже. Они перестали только когда старший из двоих зарыдал и не мог успокоиться.

Я понял, что идут стыковочные манёвры по тому, как сдвинулись векторы корабля. Мы прибыли туда, куда бы мы ни шли, чтобы оставаться здесь столько, сколько бы мы ни должны были здесь пробыть. Пришла охрана и вывела меня наружу, запихнув в строй остальных людей с Тота. Они вели нас как заключённых. Или животных. Я ощущал потерю эксперимента, словно оплакивал чью-то смерть, только ещё хуже. Потому что как бог оставил ад без своего присутствия, так и эксперимент будет продолжаться, но для него я уже потерян.

Они держали нас в огромной комнате.

* * *

— Как она могла не понимать? — спросила Мичио Па. — Если она роняла стаканы и вещи, она должна была заметить.

— Одна из особенностей болезненного состояния состояла в том, что она была не в состоянии оценить ущерб. Это часть диагностики. Сознание — это функция мозга, такая же как зрение, движение и речь. Оно тоже вполне может быть нарушено.

В зале для заседаний были: стол; мягкий, отражённый свет; восемь мягких стульев, созданных для скелетов подлиннее моего; неосвещённый экран, показывающий эскиз Леонардо да Винчи с плодом в материнской утробе; два вооруженных охранника по обе стороны двери, ведущей в коридор; Мичио Па, одетая в отлично подогнанную одежду, имитирующую военную униформу, не являясь ей; и я. Запотевший графин с чистой водой стоял в центре стола в окружении четырёх приземистых стаканов. Тревога играла лёгкое арпеджио на моих нервах.

— Так значит, болезнь делала так, что она не могла видеть, что болезнь делала с ней?

— Думаю, всё это было тяжелее для меня, чем для неё, — сказал я. — Я со стороны мог видеть, что с ней творится. Что она теряет. Полагаю, время от времени у неё были просветления, но даже они, похоже, не особо помогали ей понять.

Па наклонила голову. Я сознавал, что она привлекательная женщина, пусть я и не чувствовал влечения к ней, и не видел в ней влечения ко мне. Хотя что-то во мне привлекало её внимание. Если не влечение, то очарование, может быть. Я не мог вообразить, почему.

— Вас это не беспокоит?

— Нет, — сказал я. — Они сканировали меня ещё когда я жил на базу. У меня нет этой аллели. У меня не разовьётся её болезнь.

— Но что-то ещё, что-то, что действует так же…

— Я прошёл через что-то подобное в колледже. Я не хотел бы повторения этого, — сказал я и засмеялся.

Её веки затрепетали, в её голове — я так подумал — заплясала чехарда мыслей, одна быстрей другой. Она выдохнула одинокую усмешку, а потом покачала головой. Я улыбнулся, не особо понимая, чему улыбаюсь. Её ручной терминал звякнул и она бросила на него взгляд. Выражение её лица застыло.

— Я должна взглянуть на это, — сказала она. — Я скоро вернусь.

— Я подожду здесь.

Когда охранники закрыли за ней дверь, я поднялся и зашагал по комнате со сцепленными за спиной руками. У экрана с Леонардо я остановился и уставился на него. Не на рисунок, а на человека, смотрящего из отражения. Был третий день, как я покинул комнату, и я всё ещё отказывался воспринимать своё отражение как самого себя. Я задумался, сколько людей, грубо говоря, прошли через годы без зеркала. Думаю, очень немного, и думаю, лично я знаю из них почти три дюжины.

Даже когда мои волосы постригли, а мою клочковатую бороду сбрили, выглядел я дико. Где-то среди этих лет в комнате у меня вырос второй подбородок. Маленькие кожаные мешки синими тенями набухли под моими глазами, ещё темнее, чем коричневые тени на моих щеках. Теперь мои волосы были седыми, что умом я и так понимал, но теперь, когда я это видел, это шокировало. Нападения Куинтаны не оставили на мне отметок. Даже дыра от ножа, залеченная системой медэксперта станции, не оставила шрама. Время нанесло мне, как и всем прочим, неизмеримо больше урона. Если прищуриться, то я ещё мог разглядеть следы человека, о котором я думал, когда представлял сам себя. Но лишь следы. Я удивлялся, как Альберто смог заставить себя поиметь усталого старика в моём отражении. Но, судя по всему, нищие не выбирают.