Читаем Живая душа полностью

Иногда по утрам, когда на дворе ещё совсем темно и от этого как-то по-особому тоскливо, мне хочется взлететь с этого маленького «аэродрома», занесенного снегом и освещаемого одиноким фонарём, грустно склонившим над крышами гаражей на тонкой шее свою тяжёлую голову в пушистой белой шапке, куда-нибудь далеко-далеко. Чтобы быстро оказаться в другом, ярком и обязательно счастливом месте. Но есть ли где на нашей планете такие места – я не знаю… Во всяком случае, для меня. Ведь счастье живёт не вне, а в нас самих. А с тех пор как весной нынешнего года, по всем показателям, по вине врачей-дилетантов, ушла из жизни моя жена Наталья, мать нашего уже тридцатилетнего сына, во мне прочно поселилась тоска. И многое мгновенно изменилось в этом мире. Став как будто иным, непохожим на прежнюю жизнь, потерявшим свои очертания и ориентиры. Даже многие мои многолетние привычки и пристрастия стали иными.

Прежде, например, зима была моим любимым временем года. Мне нравились её плавные, наметённые где-нибудь в тихом переулке у стены дома сугробы, лёгкая позёмка, кружащиеся в свете фонарей, в ранних фиолетовых сумерках, как будто в ритме вальса, мохнатые, словно шмели, снежинки. Мне даже удалось, казалось, приучить к зиме Наташу, у которой и от легчайшего морозца начинал краснеть нос и пунцовели щёки. Отчего она сразу становилась похожей на добродушного весёлого гномика. Как-то однажды, по весне, потягиваясь утром у окна, ещё в ночной сорочке, и глядя на почерневший снег и грязные, ещё в ночном ледке лужи, она, зевнув, сказала будто бы самой себе: «И опять мне пургов не хватило…» Чуть переиначив моё давнишнее стихотворение и удивив меня этим заявлением, поскольку прежде всегда твердила: «Надоел этот холод. Скорей бы весна…» На что я неизменно отвечал: «Наташа, сибиряк ведь не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто по погоде одевается. По мне, так нет времени года лучше нашей сибирской зимы».

Теперь же и для меня зима ассоциируется только с холодом. Вселенским холодом, поселившимся во мне…

Мысленно прокрутил в голове первую строфу того стихотворения о зиме, написанного уже очень давнишней весной:

И опять мне зимы не хватило.Её плавных сугробов и вьюг.Будто мимо промчался мой давний,Мой весёлый и преданный друг.

«Да, человеку нужен только человек… А если этот человек от природы ещё и необычайно добр и бескорыстен, какой была Наталья, то это и вообще необычайная удача для тех, кто рядом. Но и необычайная, невосполнимая утрата тоже…»

Или вот ещё. Раньше я очень любил утро. И просыпаясь, особенно в детстве, искренне верил, что со мной в этот день непременно произойдёт какое-нибудь чудо! Когда я стал постарше, то чуда, увы, уже конечно же не ждал, но в то, что наступающий день принесёт непременно что-то очень хорошее, верил. Лет в тридцать, наверное, я даже написал стихотворение, которое ещё многие годы потом отвечало тогдашнему моему настроению при пробуждении от осознания того, что тебе подарен ещё один день на этой прекрасной планете – Земля:

Утро, мой милый лекарь,От грусти вечерней, ночной,Утро, седой мой аптекарь,Мыслям вернувший покой.День начинается новый!Жизнь продолжается вновь!В сердце воскресла надежда.В город вернулась любовь!

А вот теперь мне больше стали нравиться вечера. Скорее всего, от того что, заснув, ты на какое-то время выпадаешь из этой действительности, из этой жизни, с её тоской и мелкими бытовыми проблемами, требующими своего каждодневного решения. К тому же во сне ты можешь встретиться с теми, кого так когда-то любил…

Готовя завтрак для себя и сына, уходящего на работу к девяти, я машинально взглянул на термометр, приделанный с наружной стороны к раме окна. Было –37 °C.

«Надо сказать Дмитрию, чтобы оделся потеплее», – подумал я, и тут же вспомнил, что любая моя опека воспринимается им с едва сдерживаемым раздражением. «И, наверное, правильно, – была моя следующая мысль. – Парню в конце декабря исполнится тридцать, а я всё с ним, как с пятилетним малышом норовлю обходиться. Тем более что отпрыски наши не понимают – для родителей они в любом возрасте дети».


Мысль о пятилетнем возрасте сына потянула, словно за невидимую нить, иные, далёкие теперь, воспоминания. Напоминающие цветные лоскутки, привязанные к этой самой нити, извлечённой из забытой коробки, хранящейся где-нибудь на антресолях…

«Надо же, почти четверть века прошло?!» – ужаснулся я быстротечности времени.

А припомнилось мне, как мы жили тогда в очень небольшом чистеньком городке, на берегу Байкала. В уютном двухэтажном коттедже с видом на близкие горы.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза