Живая память. Том 3. [1944-1945]

Тайными тропами… Может быть, я сейчас иду какой-то из тайных троп? Может быть, именно здесь, между этими кустами и деревьями, пробирался юный разведчик из деревни Байки. Когда каратели схватили его и потребовали провести их в отряд, отважный мальчик завел фашистов в трясину, повторив бессмертный подвиг Ивана Сусанина. Звали разведчика Тихон Баран. Было ему 12 лет…

И вдруг машина словно вырывается из плена. Высокое небо с тонкими перистыми облачками. Огромная поляна, окруженная вековым лесом.

— Это и есть наша Гута-Михалин. Вон какое раздолье елкам на распаханной земле. Здесь мы во время войны картошку сажали. А вот это, — показывает он в противоположную сторону и не договаривает…

Знала я, куда мы едем, готова была к этой встрече, и все же она настолько неожиданна и необычна, что даже сердце захолонуло. Металлическая, покрытая «серебряной» краской очень высокая ограда, за нею кусты, деревья. А над их вершинами — бронзовая рука, поднявшая автомат. Кладбище в глухом непроезжем лесу! Партизанское кладбище. Александр Иванович молчит, а мне слышится вчерашнее «А еще укрывает». Лес в годы войны укрывал партизан от врага, теперь ревниво и преданно охраняет покой тех, кто ценой своей жизни защитил его.

Александр Иванович снимает фуражку, отворяет железные ворота. Идем втроем по бетонной дорожке. Поднимаемся на холм к двадцатиметровому монументу: отлитые в бронзе молодой солдат в каске и бородатый крестьянин с автоматом в поднятой руке. На постаменте — изображение ордена Отечественной войны. Над орденом выбито: «Вечная слава героям-партизанам, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. 1941–1945». Ниже две бронзовые доски, на каждой — имена в два столбца. Первое мне знакомо: Баран В. М.

— Это Василий?

— Василий, — отвечает Самуйлик, — старший брат нашего Тихона. Здесь шестьдесят имен обозначено…

Александр Иванович знает эти имена наизусть. Нет, не так сказала. Он знал каждого партизана живым и теперь стоит перед ровными рядами могил, как стоял когда-то командиром перед строем своих бойцов. Может быть, и он о том же думает? Идем вдоль могил.

— Лида Кравчук?

— Она. Дочка Владимира Михайловича. В разведке погибла…

— Старший лейтенант Григорий Савкин?

— Я уже говорил, что в отряде были кадровые военные…

Да, не в братской могиле похоронены погибшие партизаны. У каждого — своя.

Безутешными вдовами и осиротевшими матерями склонились над могилами плакучие березы. Ветерок перебирает их длинные распущенные косы, и бледно-золотистые пряди в них кажутся сединой. По-осеннему грустно пересвистываются синицы.

— А тут самые близкие мои лежат, — Александр Иванович подходит к двум огороженным могилам.

Чуть не ахаю от изумления: начальнику разведки отряда Селезневу, которого Самуйлик с неизменным глубочайшим уважением называет Василием Федоровичем, когда он погиб, было всего 19 лет!

— Из каких только переделок Василий Федорович живым и невредимым выходил! А тут в засаду попал. Его тяжело раненного товарищи в отряд принесли. В живот его ранило. Спасти не удалось… Держался молодцом до самой кончины… — у Александра Ивановича прерывается голос, и он идет к другой оградке.

— Бессоновский? Ведь его похоронили на месте гибели…

Еще одна могила остановила: «Здесь похоронен ребенок Кировского семейного отряда».

— Ребенок?

— Ребенок. Знакомо вам такое — «пацификация деревень»? Правильно, означает «усмирение карательным методом». Кого же усмиряли в деревнях оккупанты? Стариков, женщин, детей. В Байках, откуда Тихон и Василий, «усмирили», то есть сожгли почти тысячу человек. Вот почему люди уходили в лес, к партизанам. Потому и были у нас отряды, которые мы называли «семейными». Да легко ли детям среди болот? Слабые не выживали… А как тяжело было хоронить младенцев! Аж сердце переворачивалось в груди. И ненависть наша к оккупантам росла. Мы за жизнь боролись. За настоящую, свободную, счастливую. Была в отряде медсестра Татьяна Пяцаруха. За санитарным порядком в лагере ой-ей-ей как следила! Оттого и болезни нас миновали… А живому человеку как же без радости? Не-е-ет. Никак нельзя. Радость не дает духу угаснуть…

В трех километрах от кладбища, за болотами находилась стоянка партизанского отряда. Мне очень хочется увидеть уже осевшие теперь, осыпавшиеся землянки, клуб, мельницу… Но сейчас, после длительных дождей, туда не добраться. Да и Александр Иванович очень устал, меряя лужи.

Возле молоденьких елок Александр Иванович стелет плащ-палатку, вынимает из машины корзину с едой. Садимся. Самуйлик достает небольшую фляжку, наполняет стопки:

— Помянем наших товарищей, — говорит он. — Чтобы земля, которую они отстояли, была им пухом… — У Александра Ивановича дрожат губы, краснеют глаза. Шофер Володя как-то поспешно достает сигареты, чиркает спички одну за другой, никак не может закурить. Я не стыжусь своих слез…

Выбрались мы из пущи на шоссе без особых приключений. Долго молчали. Но тут Александр Иванович повернулся ко мне:

— А хотите одну историю расскажу?

— Конечно, — в один голос ответили шофер и я.