Живая смерть

— Жоаким сообщил, что она заболела… Лично я думаю, что после смерти дочери она здорово изменилась. Дела пока идут, но самоходом, а вот прежней удали явно не достает, да и инициативы не чувствуется. Спрашиваешь её, к примеру, как действовать в отношении новой разработки, а она отвечает: поступайте точно так же, как было с четвертой. Такое впечатление, что ей не терпится поскорее от тебя отделаться. А ведь седьмая покрыта тысячеметровым слоем воды. По-хорошему там надо бы задействовать намного более мощные средства. Это же, смею тебя заверить, исключительное по важности место. Целых десять квадратных километров. А ведь одна находка так и следует за другой! И конца краю этому не видно. Как он, кстати, назывался в прошлом, этот город?

— Что-то вроде Парижа или Парисса, уж и сам теперь не знаю.

Внизу стайка выпачканных в грязи людей подошла к зданиям. Они принялись отчаянно размахивать руками, подавая какие-то сигналы. Один отважился даже чуть приподнять краешек капюшона с тем, чтобы его можно было услышать на расстоянии. Но все равно разобрать, что он выкрикивал, было невозможно.

— Вот олух! — бросил в сердцах тот, кто работал с оптическим инструментом. — При таком тумане он же сожжет себе все легкие! Этого дурака и жалко не будет, когда начнет харкать кровью. Спустился бы ты к ним, старина, и выяснил, чего они хотят от нас.

Второй, молча кивнув, пошел открывать люк на крыше. Опустившись в него, он тщательно прикрыл крышку над головой. Он проследовал далее по коридору, где его по ходу исхлестали водные струи, освободился от своего одеяния в теплой комнатушке, где старательно вымыл руки и поднес к губам стаканчик жидкости розового цвета. Прополоскав рот, он сплюнул в умывальник и внимательно осмотрел глотку в зеркале.

Пожав плечами, мужчина направился затем в просторное помещение, куда по одному входили другие люди, тут же пристраиваясь спинами к теплому радиатору.

— Ну, так что стряслось? — осведомился он.

Один из вновь прибывших, утомленно махнув рукой, произнес:

— Фуник полетел, и надолго. Подумать только: обрушилась четверть всего холма! Опоры снесло на протяжении пятисот метров. Теперь в овраге до чертиков металлолома, и его придется доставать оттуда.

— Выходит, что они изолированы там наверху?

— Да вроде бы так. Теперь, чтобы добраться до них, надо карабкаться по северному склону.

— А вертолет… Сообщивший новость субъект саркастически хмыкнул:

— Вертолет! Вертолет! А ты не сдрейфишь полететь на нем? Учитывая разгулявшийся ветер и вихри, что размажут тебя по скалам одного из трех горных пиков?

— Но шеф, похоже, болен.

— Знаю, знаю. И поскольку все мы в той или иной степени неравнодушны к чарам Марты, то предпочитаем предпринять попытку взобраться с севера. Придется пару дней вертикально повисеть на канате! И все это время не снимать капюшонов! А впереди ещё и обратный путь. Это говорит вам о чем-нибудь, парни? По возвращении не обойтись без нескольких обмороженных ног и обугленных легких. Но что не сделаешь ради Марты, разве не так?

2

Вот уже несколько часов, как Жоаким и Марта сидели в вестибюле, примыкавшем к тоннелю фуникулера. Они ждали. После окончания грозы Марты не произнесла ни слова.

Время от времени Жоаким вставал и спускался к железным переходным мосткам, вглядываясь в кабель — не дрожит ли тот, — а также силился уловить — не искрит ли мотор. То и другое означало бы приближение вагонетки подвесной канатной дороги. Но все его надежды не оправдывались.

И тогда ученый неизменно возвращался к молодой женщине и тушил переносную лампу. Тока в сети по-прежнему не было.

В наступавшей темноте он вновь принимался трепетно прислушиваться к малейшим шорохам. Обмирая от страха, он воссоздавал в памяти образ гнусного монстра из зала для стражи. И каждую секунду ему казалось, что он слышит, как ползут змеиные телеса по разветвленной сети лабиринта.

При виде стиснувшей зубы Марты у него сжималось сердце. Он пытался как-то согреть её руки-ледышки, крепко сжимая их в своих ладонях. Она не противилась, безучастная ко всему на свете, опустошенная душой.

Биолог перебирал в уме детали всего, что приключилось с ним с момента отлета с Венеры и прибытия на Землю, где он подключился помогать нечестивому делу. Этот грандиозный, но неудавшийся эксперимент начисто лишил его всякой казавшейся теперь безмерной глупостью религиозности. В сущности, он только сейчас по-настоящему достиг совершеннолетия, освободился от всех этих табу, что с детства сдерживали его развитие. Наконец-то ученый смог осознать ставшим свободным разумом и то, до какой степени были обоснованы некоторые венерианские заповеди. Любая наука несла в себе опасность. И хотя раньше он придерживался другого мнения, в эти минуты был вынужден признать, что крайне рискованно касаться как атома, так и клетки человеческого организма. В этом смысле Его Высокая Осторожность был совершенно прав.