Живая вещь

Все принялись обсуждать значения и коннотации змеи, или, как любили тогда говорить, «символику» змеи. Хью заявил, что его змея — никакой не коллективный символ, а просто его собственная, отдельная, настоящая змея, на что умник ответил: весьма наивно так думать, подсознательно это стихотворение всё равно о мастурбации. Алан Мелвилл предположил, что главное в произведении — фигура отсутствия.

— Существует мнение, что все стихи — о половом влечении. С таким же успехом можно утверждать, что все стихи — о стихах. Почему доктора Фабера смущает обилие шекспировских и китсовских аллюзий? Не потому ли, что ни Шекспира, ни Китса здесь в действительности нет? Наличие, таким образом, возвещает об отсутствии! Может ведь быть такая точка зрения?

— Ну а сами-то вы, Алан, какой точки зрения придерживаетесь? — спросил Рафаэль.

— Наверное, никакой, — ответил Фредерикин хамелеон. — Я просто констатирую возможность разных взглядов.

Алана попросили прочесть что-нибудь своё. Сначала он претенциозно и изящно представил свой опус:

— Это стихотворение о зеркалах. О зеркалах написано уже довольно много стихотворений. Вдохновением для моего отчасти послужила блестящая лекция доктора Фабера про Малларме и Иродиаду, её зеркала и нарциссизм. Моё стихотворение построено на двух образах. Один, из романа «Мидлмарч» Джордж Элиот, связан с зеркалом и свечой. Второй я взял из сборника китайской поэзии: оказывается, есть такое поверье в Китае, что существует другой мир за зеркалами, который однажды может прорваться в наш: явятся призрачные воины, драконы, громадные рыбы. Сначала я думал назвать стихотворение просто «Нарцисс», но решил, что так слишком уж симпатично, флористично и слишком отсылает к мифу. Поэтому я назвал его «Нарциссизм», что тоже меня не очень устраивает — чересчур в лоб. Мне хотелось навести на мысль о нарциссизме, не говоря о нём напрямую. Ну что ж, слушайте.

Каков хитрец, подумала Фредерика, действует уверенно, с упреждением, заранее отводит все угрозы, устанавливает условия для разговора. Хью Роуз не сообразил, что можно так сделать. Теперь они все будут думать в направлении, подсказанном Аланом. Да он хуже волка в овечьей шкуре! Нарядил ягнят волками, а они и не заметили.

Стихотворение состояло из ряда чётких зрительных образов: зеркало в раме на сундуке в тёмной комнате с незашторенными окнами, сквозь некоторые стёкла видно ночное небо, в некоторых — зеркальное отражение пламени свечей; зеркало становится водой, серебристые кляксы-отражения в зеркале превращаются в серебристые пятна-кляксы на шкуре страшного загадочного существа, которое готовится вынырнуть из глубин. Голова, все неясные формы твари постепенно становятся отчётливее, складываясь из узоров на поверхности этого непонятного вещества, не то воды, не то стекла. Всё шире разбегаются концентрические круги. Яркая, странная строка: «Их центр един, лишь рылом знаменит». Тварь выныривает наружу! К концу шотландский выговор Алана сделался особенно заметным, читал он с явной рисовкой и заупокойно, словно страшилку. Поэтому, наверное, Рафаэль Фабер и сказал (то ли одобрительно, то ли капризно-неприязненно — определить сложно), что в стихотворении чувствуется влияние не только Малларме, но и готической традиции. Кто-то стал придираться, что освещённые концентрические круги из царапинок у Джордж Элиот не очень-то дружат с поднимающейся из воды рыбиной. Кто-то заметил, что слово «рыло» — резкое и отталкивающее, на что другой ожидаемо возразил, что в этом как раз и суть. Рафаэль Фабер сделал ряд замечаний по поводу метрики, тоники и силлаботоники — Алан смиренно признал их обоснованными. Ещё Фаберу не нравилось название, ни в одном из предложенных вариантов. Фредерика к этому моменту наконец ухватила тот внутренний отголосок, который беспокоил её в стихотворении Алана. Она перебила Рафаэля прямо посреди его ясной, размеренной речи:

— Это же Джон Донн, почти точная цитата из «Растущей любви»!

Алан улыбнулся своей хитроватой, жёсткой улыбкой:

— Угадала! Может быть, процитируешь?

Строчка, которая не давала Фредерике покоя, была из того же стихотворения, что и красивый образ корней, явно непристойный, который преследовал её, когда она размышляла о смоковнице. Там сказано, что корень любви пробуждается и на ветках распускаются бутончики… ну, а в следующей строфе как раз про круги.

Фредерика продекламировала по памяти:

— Как в потревоженной воде плодит
Один круг многие, любовь без меры
Приумножается, сродни небесным сферам:
Их центр един, тобой лишь знаменит.

— Разве можно рассчитывать, что кто-то поймёт эту реминисценцию? — воскликнул кто-то. — Слишком уж тонок намёк на Донна.