Живая вещь

Уильям сидел на лужайке; под исподом настурциевых фанфар копошились мошки, целая кучка липких маленьких чёрненьких тел; а в теле Стефани тем временем суетливо сновали и переговаривались друг с другом клетки. Недавно он обнаружил, что если быстро-быстро покрутить головой из стороны в сторону и резко перестать, то мир продолжает кружиться, полосато-яркий, цветной: красновато-коричневый, алый, розово-красный, оранжевый, золотой, кремовый, зелёный и чёрный. Ни один из этих цветов он, конечно, пока назвать не мог, но проносящиеся разноцветные полоски приводили его в восторг — они словно гудели и дрожали и, когда он переставал крутить головой, постепенно унимались, как рябь на воде (когда перестаёшь возить в воде рукой). Ленты цвета у него в голове имели длинные зыбкие хвосты, он их улавливал краем глаза. Если мотать головой не из стороны в сторону, а вверх-вниз, то добиться этого цветного головокруженья труднее. Процесс человеческого познания иногда описывают при помощи принципа «порядок через шум»[161]; но, может быть, наоборот, мир постигается через заранее заложенную, высеченную в генах карту, и познание — это лишь повторение законов, которые сообщаются подрастающему разуму? Уильям создавал сенсорную путаницу, сумятицу и затем наблюдал, как всё успокаивается, само укладывается стройно. Он уже умел называть розу, ирис, подсолнух, тигровую лилию, маргаритку, всех изобретательно объединяя одним именем — «то-о». Когда он станет постарше и начнёт рисовать, он изобразит пять продолговатых петелек-лепестков вокруг приблизительного кружка; затем познает радости рисования цветка циркулем, с лепестками-дугами, перекрывающими друг друга, которые образуют — что? Не Декартов ли цветок жасмина[162], не цветок ли Платона из мира идей?..

21 «Из множества дерев, одно…» [163]

Время от времени Маркус ловил себя на мысли, что счастлив. Чувство это его пугало, настолько оно было непривычно. Счастье он, например, испытывал, когда проводил время с Жаклин и Руфью. Жаклин любила задавать ему личные вопросы и настаивать на ответе («Скажи, а вот если… — как ты тогда поступишь?»), а ещё она своим примером показывала, что такое с воодушевлением заниматься любимым делом. Жаклин была нормальной. Она вообще была первым человеком из внешнего мира, с которым у него (ещё тогда, на обеде у Гидеона) состоялся мало-мальски длинный разговор. Чего она ему только не показывала: лист в разрезе под микроскопом, схемы строения растительных клеток, дышащие устьица, хлоропласты. Она просила его помочь по математике. С Руфью же он почти никогда не бывал наедине. Она приходила реже и всегда вместе с Жаклин. Порой ему казалось, что Жаклин и Руфь образуют довольно частую для подобных дружеских отношений пару — лидер-первооткрыватель и преданный последователь. Жаклин как будто бы старалась оберегать Руфь. Руфь почти во всём соглашалась с Жаклин. Иногда безмятежное молчание Руфи напоминало ему собственную тактику уклончиво-сдержанного молчания; узнавал он в ней и свою подспудную боязливую сторожкость, установку на безучастность. При этом он сознавал, что и он, и Жаклин наблюдали за Руфью так, словно её чувство, одобрительное или неодобрительное к чему-то отношение могло служить мерилом. Была в манере Руфи и некоторая повелительность. Ему особенно запомнился один разговор, когда она обратилась к нему напрямую. Жаклин часто ворчала, мол, почему он не направит свой ум на решение достойных задач. А Руфь про ум ничего не сказала, зато посоветовала ему попытаться стать обычным.

— Ты не делаешь почти ничего обычного, Маркус. Не ходишь в кино, не катаешься на велосипеде, не ешь рыбу с картошкой фри, не…

— Не болтаешь просто так, ни о чём, — подхватила Жаклин.

— Вот-вот. Даже представить себе невозможно, как он болтает запросто.

— Но я — не как вы, я не умею… замечать вокруг.

— Ты живой человек, Маркус Поттер! — сказала Руфь. — Если от природы не умеешь вести себя как все люди, то надо тренироваться, и научишься. Уж я-то знаю, поверь.

— Откуда знаешь?

— Когда мама умерла, мне всё, абсолютно всё было безразлично. Но мне пришлось вести хозяйство, обихаживать отца и сестру, и вот именно это простое, обычное… покупки там, уборка… Только тогда я почувствовала, что я обычный, живой человек. Потом, правда, пришла она и стала заниматься домом, но я уже научилась.

— Обычное… — сказал Маркус. — У меня плохо с обычными вещами.

— Мы про это уже догадались. Можешь тренироваться с нами…