Живая вещь

После обеда зазвонил телефон у него в кабинете. Александр в эту минуту разговаривал с Мартиной Сазерленд — чрезвычайно талантливой коллегой. У Мартины были точёные черты лица, за душой Оксфорд с отличием по классическим языкам и античной филологии. Благодаря знаниям и остроте ума Мартина сделала на радио прекрасную карьеру как режиссёр передач. Поговаривали, что своих подчинённых она изводит властностью и придирками, а с равными общается дружелюбно-отстранённо; подобная манера тревожила и волновала Александра. Он снял трубку:

— Александр Уэддерберн.

— Александр, это Элинора. Я хотела с тобой поговорить.

— Рад, что всё прошло хорошо.

— Мне удалось перехватить одну из этих новых тележек с телефонами. Послушай, это важно. Я хочу, чтобы ты увидел малыша.

— Конечно. Я собирался прийти вместе с Томасом. Может, завтра вечером? Можно, конечно, и сегодня…

Молчание.

— Александр. Приходи, пожалуйста, сейчас, один. Ты должен его увидеть.

— Какой он? — как-то нелепо спросил Александр, пытаясь увильнуть от ответа.

— Идеальный. Особенный. Ни на кого не похож — идеальный отдельный человечек, — щебетала она. — Такой красивый, я прямо плачу от счастья.

— Хорошо, постараюсь. Сейчас, правда, занят с коллегой.

— Ой, конечно, прости. Но… приди, пожалуйста! Ты ведь придёшь, да?

— Ну конечно.

— У моей домовладелицы, — сообщил он Мартине Сазерленд, — только что родился ребёнок. От радости она сама не своя.

— Надо же, — бесцветно отозвалась та. — Так вот, вы не находите, что этот текст слишком перегружен, сплошные имена философов, друг на дружке?..

— Вы не согласитесь со мной отужинать? — неожиданно для себя выпалил Александр. — Например, завтра? Отпразднуем окончание, ну или почти окончание, моей новой пьесы?

— С радостью.

И вот Александр отправился, довольно обеспокоенный, к ребёнку в день его появления на свет. По телефону Элинора была сама не своя, перевозбуждённая и безрассудно радостная. Это её состояние, особенный тон голоса и побудили его явиться одному, до Томаса с детьми. Он купил большой букет из разных весенних цветов: нарциссы, чем-то похожие на крошечные сложенные зонтики, кудлатые ирисы на пиках цветоносов, тюльпаны, чьи плотные закрытые бутончики иззелена-бледноваты, но уже окаймлены огнисто-красным, — и всё это было обёрнуто в хрустящий целлофан. О маленьких детях не знал он совершенно ничего, единственным его младенческим знакомцем был злосчастный Томас Перри в Блесфорде, и Томас, по понятным причинам, Александра недолюбливал. Сейчас воображение почему-то живо нарисовало ему собственную физиономию, уменьшенную до личика мартышки. Палата была маленькая и светлая, на четверых. Он сделал несколько шагов и сразу оказался у кровати Элиноры; она, с тусклыми волосами, в ночной рубашке с узором в виде веточек, подставила усталое лоснистое лицо для поцелуя. От неё пахло молоком, кислым молоком. Он попытался вручить ей цветы и огромную коробку горьких шоколадок с мятой, а она — обратить его внимание на колыбельку из парусины, натянутой на металлический каркас: внутри лежал младенец, туго завёрнутый во фланелевую ткань, отчего казался вытянутым, как карандаш, рот и глаза — щёлочки, лицо пунцовое, в пятнышках экземы. На голове — светлые волоски, но не много.

Элинора потянулась к люльке, вытащила свёрток:

— Подержи его. Возьми на руки!

— Нет-нет.

— Не бойся, новорождённые — существа весьма прочненькие.

— Всё равно, боюсь младенцев.

— Я хочу увидеть, как ты его держишь, — повторила она голосом взволнованным и настырным.

— Нет, не могу. Правда. Я не умею. Лучше ты сама.

— Посмотри, он открыл глаза. Ну разве он не чудо?

Александр заметил, что у ребёнка длинная, заострённая головка и широкий лоб. Глаза тёмного, непонятного цвета. Он весь какой-то бесформенный, даже его кости. Кости ведь сдавливаются или сплющиваются, когда ребёнок немыслимым образом выталкивается через узкое отверстие? Ротик его кривится и так и этак. И он ведь такой крохотный. Для него почти всё опасно. Он пока ещё и дня не прожил! Александр протянул руку, коснулся пальцем мягкой холодной щёчки.

— Элинора… Давай говорить прямо… совсем прямо. Пытаешься ли ты сейчас сказать мне, что он мой сын? — Александру пришлось произнести это, наклонившись, заговорщицким шёпотом.

Элинор прошептала в ответ:

— Понятия не имею. — Она резко вздохнула, засмеялась. Придвинулась ближе и сказала ему на ухо: — Я делала… Я всегда делала так… чтобы невозможно было потом узнать… узнать, чей… если вдруг… Я думала, может, я пойму, когда увижу его. Или её. Я ведь была уверена, что будет девочка, Саския.

— Мне кажется, в нём нет сходства с кем-то конкретным.

— Посмотри вон на того ребёнка, и ты увидишь, что они все разные. Это байки, что все младенцы одинаковые. Они разные и не похожи на Уинстона Черчилля[167]. Посмотри на малыша миссис Коган.

У того малыша была копна чёрных волос, пухлые щёчки, большие глаза, и весь он был какой-то кругленький. Миссис Коган приветственно кивнула Александру и улыбнулась. Он снова перешёл на громкий шёпот: