Живая вещь

Малышку принесли. Она была с головы до ножек завёрнута в хлопковую простынку, скреплённую булавкой. Лицо в тени… Виднелся левый закрытый глаз, над ним — едва различимая светлая бровка. Губки — как лук игривого Купидончика. От внешнего уголка правого глаза начинается что-то тёмное, уходит под простынку. Стефани взяла ребёнка и твёрдой рукой откинула с головы покров. Желеобразное, вздутое, красно-лиловое пятно словно прилипло к лицу пиявкой, растянувшись от темечка на половину крохотного лобика и заезжая на глаз. Сбоку на маленькой голове были отметины, там, где накладывали щипцы. Ребёнок не шевелился. Сердце Стефани вздрогнуло. Не узнавание, не благое открытие, как с Уильямом, ощутила она, а сокрушение, отчаянный охранительный порыв. Крепко и бережно она держала малышку. За миниатюрными ушками — два длинных тонких завитка волос, прилизанных, но можно различить цвет.

— У неё рыжие волосы.

— Пока ещё не совсем понятно.

— У неё рыжие волосы, — повторила она. И тут же: — Она ведь в порядке, да? Помимо этого, с ней всё хорошо?

— Да, у вас чудесная, здоровенькая девочка.

Стефани прижала малышку к груди, уткнув пятно в собственную кожу, быстро привыкая к ощущению маленьких ножек, хрупких плечиков.

— Я о тебе позабочусь, — прошептала она. — Не бойся.

Малышка продолжала спать.

В часы посещений пришли Дэниел, Уинифред, с ними Уильям.

Стефани вручила ребёнка матери; та уже успела молвить слово с медсестрой: пятно уйдёт обязательно! Уильям, кряхтя, с упорством вскарабкался на кровать к Стефани и властно сомкнул на ней свои ручонки. На зелёном покрывале образовался от его обуви грязный след. Дэниел забрал дочь у тёщи и, как и Стефани, приставил обезображенной частью головки к своему телу.

— У неё очень милое лицо! — сказал он, не дежурно, а совершенно искренне.

Малышка отворила закрытый глаз и, казалось, вперилась в тёмное облако-Дэниела.

— Она очень похожа на тебя, Стефани.

— Я думала, на Фредерику. У неё рыжие волосы, видишь?

— Фредерику никто бы не назвал милой. Нет, она как ты. — Он внимательно посмотрел на малышку. — Назовём её Мэри.

Это имя они даже не обсуждали.

— Почему? — удивилась Стефани. — Подумаем ещё. Мне вполне по душе Валентина.

— Мне кажется, она знает, что её зовут Мэри!

Все посмотрели, подумали и спорить не стали: в словах Дэниела почудилась какая-то правда.

Уильяма отцепили от Стефани, показали ему сестру. Он сразу же чуть ли не ткнул пухлым пальчиком в пятно и взвизгнул:

— Зачем слизняк у неё на голове? Зачем?

— Это не слизняк, а такое пятно.

— Не люблю её. Не люблю, не хочу…

И принялся вопить пронзительно и протяжно. Уинифред его увела.

Генная преемственность носит биологический, химический и вместе с тем исторический характер (если иметь в виду историю рода, семьи). Наречение имени связано с культурной традицией (исторически обусловленной), то есть тоже является формой преемственности. И Саймон Винсент Пул, и Мэри Валентина Ортон были приняты в свою культуру, пройдя передающийся из поколения в поколение англиканский обряд крещения младенцев, — несмотря на то, что Дэниел сомневался в действенности обетов, взятых за другое человеческое существо, а Томаса, Элинору и Александра приводили в агностическое замешательство вопросы об отречении от мира, плоти и дьявола, на которые полагалось давать уверенный отрицательный ответ. Но обряды были, есть и будут. Мэри крестил Гидеон Фаррар в церкви Святого Варфоломея; принципиальный Билл на церемонии отсутствовал, зато пришли и умилялись происходящему обе бабушки. Мэри ни разу не заплакала. Она вообще была до странности спокойным ребёнком — много спала, быстро и хорошо ела, несмотря на то что Уильям в эти часы хищно ходил кругами вокруг неё и Стефани или даже будто нарочно решал опорожнить мочевой пузырь или кишечник, как раз когда она тихо сосала грудь, и Стефани приходилось прерывать кормление. Стефани порою со страхом думала: а вдруг спокойствие Мэри — на самом деле патологическая вялость, вызванная перинатальным повреждением мозга. Но вскоре страхи стали развеиваться: у девочки появилась живая, милая улыбка, солнечно светившая из-под тёмного, багрового облака, огрузившего лоб. Крестили её в белом чепчике с ажурной вышивкой бродери-англез, который Стефани изготовила собственноручно, чтобы прикрыть пятно. Бабушки и Клеменс Фаррар в один голос признали чепчик «милым». Мэри не плакала, как я уже сказала; но зато вопил Уильям. Стефани держала его на руках, а он колотил её кулачками в ключицу, выкручивал туда-сюда золотую часовую цепочку, принадлежавшую ещё отцу Билла, которую она надела на шею как фермуар (благодаря чему семья Поттер словно присутствовала полностью), — чуть не задушил её. Крёстным отцом стал мистер Элленби, крёстными матерями — миссис Тоун и Клеменс. (В случае Дэниела верить в таинство и соблюдать все предписания полагалось безоговорочно.) После церемонии угощали пирогом с глазурью, который принесла Клеменс, и сухим хересом. Уильяма стошнило. Билл пришёл к застолью и высказался по поводу имён — Уильям и Мэри: