Живая вещь

Несмотря на кое-какой опыт — влюблённость в Александра и боевое крещение с Эдмундом Уилки, — она поразительно мало понимала, чем и как живут в большинстве своём люди, совершенно не умела проводить отличий между одним молодым человеком и другим, вообще имела удивительно мало терминов, в которых могла их описать (если использовать аналогию с жителями Южной Америки, не знала, в отличие от южноамериканцев, богатого спектра прилагательных, означающих масть коровы). Все молодые люди ещё довольно долго расчислялись ею лишь по двум шкалам — «ум» и «красота». В этом она, конечно же, проигрывала тем своим современницам, которые были плоть от плоти другого мира — мира светских хроник, первых выходов в свет, удачных и неудачных знакомств. В их распоряжении был огромный словарь, описывающий нюансы приемлемого и неприемлемого поведения, внешнего вида, происхождения и всей истории того или иного молодого человека. Фредерика желала бы иметь чувство стиля, но знала, что — покуда — оно ей недоступно. Представления о хороших манерах она получила из книг Джейн Остин, Энтони Троллопа, Э. М. Форстера, Розамонд Леманн, Анджелы Теркел, Ивлина Во, Д. Г. Лоуренса и множества других полезных, но, впрочем, бестолковых источников. Заочное впечатление о Кембридже — по крупицам собрано от Стефани (та, правда, рассказывала больше о литературе, чем о житье-бытье) да подчерпнуто из умной трескотни Уилки и его подруги. Но пожалуй, более важными были два других подспудных представления, властно налёгшие на ум и спорящие друг с другом. Два образа здешней жизни. Кембридж студента Анселла из романа Форстера «Самое долгое путешествие», в этом Кембридже гармонично сосуществуют мысль и корова, неким чудесным образом (в отличие от Теннисона и Браунинга) преодолев диссоциацию. И другой Кембридж — со страниц романа Розамонд Леманн «Сухой ответ», где беззаботно фланирует золотая молодёжь мужского пола — и одновременно живёт неистовая, безнадёжная, подавленная женская страсть… Этот университетский город основан на слове, облачён в сияющее слово, длит свою жизнь благодаря истории слов; и не бывало, чтобы, проходя мимо Королевского колледжа, она не взглянула на настоящих коров, пасшихся на другом берегу реки Кем, и в голове у неё не прозвучало: «Корова здесь. Она здесь, корова. Где бы я ни был, в Кембридже, в Исландии, или вовсе лежал на погосте, корова останется здесь… Это была философия. Они обсуждали, существуют ли предметы. Существуют ли они только тогда, когда есть некто на них взирающий?»[86] Точно так же, пересекая Большой двор колледжа Святой Троицы, она непременно слышала у себя в душе: «Большой двор Святой Троицы, озарённый солнцем, скорбел о своих молодых людях»[87]. Правда, эти погибшие молодые люди повымышленнее коровы, а оригинал по меньшей мере одного из них, как гласит молва, живёхонек, по-прежнему бродит по Кембриджу, говорит разговоры про коров, других молодых людей, литературу, Кембридж…[88]