Живая вода времени (сборник)

Только «поэтическое» творчество не претендует на однозначно-онтологическую самость, ограничиваясь бесконечной игрой воображения и «невегласным» [17] вдохновением – по «талантливому» [18] подобию Бога, который тоже – «невежда» из-за своего апофатического имени «Сый» [19] (Исх 3-14), который тоже – «Поэт». [20]

Вчитайтесь в древнерусские тексты с их неприступным взятием семантической буквы, точнее: идейно-категориальной крепости.

Уже митрополит Иларион не спешит захватывать укрытую в денотате истину, принципиально отказываясь от ее «потустороннего» штурма. Никакого метафизического запала – никакой исключительно «положительной» аналогии «бытия» и «мышления» – не подводится к трансцендентной цели. Напротив, разворачиваются лексические ряды – занимаются многозначные позиции. «Всесущая» буква оказывается в полном окружении.

Время от времени ей удаются определенные вылазки на «свет» – при отчаянной поддержке «первофилософских» стрел. Кто-то из живых ассоциаций – падает, кто-то – замирает. Но не вечны и сами идеи-категории.

Смертны – все «вещные» буквы.

Одна первообразная цепь вдохновения восстанавливается вновь и вновь. Одно оригинальное воображение «отражает» «онтологические» наскоки.

Христос замыкается в красноречивом молчании – Пилат растворяется в маргиналии (Иоан 18–35).

Истина сохраняется в невегласной полисемантике – сущее «не продумывается» [21] до конца. Живо «бытийствует» тварное творчество христианина – живо заканчивается неприступный захват «пятибуквия».

Смертоносно, смертоносно абсолютно-грешное «ничто».

Поэтическая «нищета» древнерусского текста не претендует на «умертвление» Бога – она обогащается в авторском тяланте. Под апофатическими сводами Благодатно-церковного просвещения.

Здесь прекращается всякая жизнь и начинается духовное прозрение. Здесь потопляется всякая буква и «стыновеет» таинственный зрак.

Потомок Адама причащается к своему первородному естеству – сразу зарождается покаянное самосознание. Потомок Адама обрящивает смертоносное я – сразу возникает красноречивейшая тишина.

Первозданной личности становится просто не по себе.

Открывается страшная тайна: тайна антропоцентрического «самобытия». Открывается абсолютный безысход: безысход невыносимого самопроизвола. «Человек ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится, и не воспрянет от сна своего» (Иов 14–12).

Агония – собственная Богозаконная – агония – поражает ветхую душу.

Бездна – креационистская – бездна – усугубляет свободу в себя.

Покаянная лестница – первозданной «тьмы». Непосредственный «свет» – постоянно генезисной оригинальности.

Вас не пере-жить в увеко-у-веченном «гробу» – вас не пере-жить при откровенно повапленном «отце» (Иов 17–17).

Однозначное идолопоклонство перед «самобытием» не может не «конкретизироваться» в метафизическом разложении.

Нет, лучше не утолять невегласный голод эссенциалистическим буквоедством.

Нет, лучше исихастное самосознание, чем секуляризованный опарыш «истин».

В противоположные стороны устремилась подлинно-русская душа, обретая опосредствованный опыт: живой буквы – и непосредственный: умирающего духа.

С противоположных концов подступила подлинно-русская душа к оригинальности: смиренной твари.

Не-а-сущая игра воображения ознаменовала – Божие «сый». Сущее самосознание «абсолюта» разоблачило – свой грех.

Мышление и бытие неслиянно не слились в непродуманной тайне и истинной тьме. Культура и православие – в чистом слове и чистом безмолвии.

Правда, древнерусский «поэт» не довершил «само-небытийную» метафизику и покаянную культуру.

Ему хватало онтологического вдруг: Благодати.

Иных гарантий Спасения нету.

ОтДобра не искалидобра – в благочестиво-оригинальной бездне.

«Классически»-светская отсебятина – еще не «обожилась» – «интеллигентски»-светское просвещение – еще не снизошло. «Невегласные» чернила могли не увековечивать подлинную русскость ни в огне, ни в воде, ни под медные трубы – «других богов» (Исх 20-3).

Московский митрополит Платон (Левшин; 1737–1812) не принадлежал к привычно-«всеединому» сонму «классической» «первофилософичности», не сгорев – не утонув – не сделавшись знаменитым в ее «самобытном» котле.

Православный иерарх нашел в себе силы на антиномический синтез древнерусской души: буквалистского опыта бессмертия и – духовного опыта умирания. В противовес «а-вто»-р-ично-«онтологическим» интроспекциям создается действительно оригинальная метафизика: истинного само-не-бытия – сразу приобретающего непосредственный характер: «ада» – «рва» – «гроба» – «темноты» – «сени смертной» [22] – первородного русского самосознания. Антропоцентрическое естество заключается в культуроносной крепости не-а-сущей буквы. Изначальный грех самопроизвольно зажмуривается от своего ужасающего «света».