Живая вода времени (сборник)

Соорудив из веревок лежак для Вадима, начали спуск. Как назло, стала портиться погода. Стену заволокло набежавшими облаками. Кутаясь в «молоке», альпинисты спускались по уже проложенному маршруту. Добрались до знакомого карниза, кое-как натянули палатку. Раскочегарили примус. Борис кормил Вадима манной кашей, как младенца – из ложечки. Семен растирал свои заледеневшие пальцы. Мучила адская головная боль. В его душу как-то украдкой начал пробираться страх. Он заволакивал все естество Семена, путал его мысли, перечеркивал все то, из чего он по крупице создавался на протяжении своей еще такой короткой жизни. Сама собой проходила напускная бравада, эта щемящая сладость риска, бурлящее кровь чувство опасности, и приходило почти звериное желание во что бы то ни стало выжить, вцепившись всеми своими порами в холодный край каменной бездны.

– Как ты, Семен? – спросил Борис.

– Еще живой.

За палаткой был кромешный ад. Визжало, гремело, завывало. Сверкали приближавшиеся вспышки молний. Забарабанила снежная крупа. Порывы ветра пытались снести в небытие с узкого пятачка жиденькую палатку. Вдруг ее тонкую материю пробил одинокий булыжник. Он упал между ног Семена, и осколки его рассыпались по палатке, больно поранив ему скулу. Семена затрясло. Он начал кричать, вертеться, словно уж под ударами лопаты. Затем лихорадочно натянул на себя мешок. Ему хотелось спрятаться с головой, лишь бы не видеть надвигавшиеся вспышки белых смерчей, не слышать завываний снежной бури, не чувствовать приближения своего конца. Палатка не сдержала ураганных порывов ветра. Порванную, ее унесло куда-то в ночь. Борис сильно тормошил Семена, спрятавшегося будто улитка в свой панцирь, что-то надрывно кричал ему, указывая на стену. Затем, превозмогая порывы ветра, стоя на краю карниза, стал вбивать крючья. Семен понял его намерения. Нужно было закрепиться для сидячей ночевки. Но вылезти из спальника и подстраховать друга было выше его сил. «Я не трус. Я просто хочу жить. Жить! Господи, пощади!» – исступленно повторял Семен.

Крупа до крови секла лицо Бориса. В кромешной темноте между вспышками молний он пытался врубиться на узком клочке вертикали. Рискуя каждую секунду быть сорванным порывами ветра вниз, он предпринимал попытки хоть как-то закрепить нейлоновыми веревками лежавшего Вадима. Заледеневшие пальцы не слушались. Срывая их до крови, он вязал проводники, академические узлы, которые с детства знал с закрытыми глазами. Стена ухала под его ударами как живая. Вдруг карниз под ногами стал уходить в бездну. Борис прыгнул в сторону Семена, но, не справившись с равновесием, хватая воздух руками, ушел вниз. Он летел, по-кошачьи выставив руки и ноги, словно хотел таким образом смягчить удар. Летел спокойно, без паники, собранный в любую секунду самортизировать. Ему хватило времени, чтобы в последний раз пролистать причудливые страницы всей своей бурной и красиво прожитой земной жизни.

Наутро снежный заряд иссяк. Вьюга устала кромсать безмолвные ущелья и разломы. Непогода уползала. Семен, превозмогая нервную дрожь, вылез из мешка. Достал из рюкзака ракетницу и начал периодически выстреливать в безбрежную синь утреннего неба. Затем, держа в руках примус, попытался добыть хоть немного кипятка. Вложил Вадиму в рот кубик сахара и дал запить.

– Как ты, Семен? – простонал Вадим.

– Уже не жилец.

– Перекрестись. Спускайся в базовый лагерь. Приведешь Пашку с ребятами.

Вадим был плох. Говорил с трудом: давал о себе знать перелом бедра.

– Я сам не смогу.

– Сможешь! Должен. Во имя Бориса. Иди.

Семен проверил надежность крепления Вадима, положил возле него ракетницу, оставшиеся консервы, галеты и начал спуск. Шел рискованно, необдуманно. Несколько раз был на грани срыва. Помогало чудо. Спасатели подобрали его на следующий день обмороженного, изнуренного горной болезнью и тяжелым физическим трудом. Увидев знакомые лица, Семен забился в истерике, пряча красные, бессонные глаза от пронизывающих насквозь взглядов друзей.

С этого момента для него жизнь разделилась на «до» и «после» вертикали, до восхождения и до падения. Об этом ему и сейчас, наверное, напоминают буравящие спину взгляды его друзей по связке.

Дом культуры

Старая, поваленная молнией, колода когда-то цветущего и радовавшегося жизни красавца дуба лежала на околице хутора Веселый. Хуторяне назвали дубовую чурку «домом культуры» из-за ее способности притягивать к себе людей. Здесь скорее всего была заслуга не ее магических способностей, а того безбрежного вида, который открывался с того пригорка, где она лежала. И действительно, куда ни взгляни за хутор – до самого горизонта в синей дымке таяла захватывающая дух красота. Не хочешь, а остановишься. Некогда, а глянешь на утопающий в зелени хуторок и глубоко вздохнешь. До чего красиво. Вон от хутора бойко вьются тропки к пойме озорной речушки Молочной, другие бегут к березовой роще, где расположился животноводческий комплекс, затем к дальнему перелеску и дальше через поля и лесопосадки за горизонт. Смотришь и не нарадуешься жизни.