Живая вода времени (сборник)

Старики, взявшись под руки, стали медленно спускаться к хутору, осторожно выискивая под ущербным серпиком луны протоптанную дорожку.

Хутор спал. В небе безмолвно перемигивались звезды. Играли свои свадьбы певучие сверчки. И только далекий голос окончательно захмелевшего Николая прощался с любимым городом и подпевал сверчкам о героической судьбе крейсера «Варяг».

Однажды в тайге

Вековую дремучую тишину непроходимой енисейской глухомани разбудил жалобно-одинокий, монотонный перестук дизеля речного буксира. Непролазная тайга приняла в свои объятия еще одно маленькое живое существо. Перекинув на спину рюкзак, взяв в руки крепкий шест, Светлана Кузавлева вошла в таежные дебри. Она шла ровным, размеренным шагом, обходя буреломы и завалы, топча сотни водянистых грибов и россыпи диких ягод. Девушка спешила дойти до заката солнца к затерянному от людских глаз поселению кержаков-староверов. Она их изредка наблюдала в поселке, приплывающих из ниоткуда на своих длинных, высмоленных ладьях за солью, железом, порохом. Угрюмые, косматые. Что за народ? Чем живут? Какой веры? Приходили из тайги и уходили туда же. Тихо и безмятежно. Кузавлева шла по компасу и еще по ведомой только ей, выросшей в тайге, приметной тропе. Делала засечки топором, отбиваясь от гнуса и комарья. Ближе к вечеру она нащупала первые признаки человеческого обитания – отвоеванные огнем у тайги небольшие клочки земли для пастбищ и посева. Пройдя через редкий частокол кедрача и лиственниц, вышла к общине. Деревянные, пятистенные, прожаренные на солнце и морозе срубы. Глухие резные ворота и ставни. Угрюмые двухметровые заборы. Людей не было. Ее встретил только дикий лай собак. Она постучала в несколько ворот, но безуспешно.

– Люди добрые, да пустите же кто-нибудь! Ночь на дворе! – устало крикнула девушка.

Из окна одного из срубов выглянула заросшая голова.

– Изыди, сатано!

– Впустите же, Богом прошу!

– Свят, свят, упаси Господи! К наставнику, отцу Серафиму, иди за спросом. На тебе креста нет!

Ей указали дом с шатровой крышей, где проживал глава общины. Ворота открыл сам хозяин – статный старик с бородой, расчесанной по самую грудь на две половины.

– Я к вам, батюшка, на ночлег. Пустите? Я к вам по доброму делу.

– Отчего не пустить. Только чиста ли ты, дочь, перед Господом? – сочным голосом спросил тот.

– Молодица я еще.

– Ну, что ж, проходи, коль нашла общину. Не отдавать же тебя шатуну-медведю, Господи, прости.

Кузавлеву провели в дом, усадили на деревянную лавку. Вокруг суетились бабы, накрывая ужин.

– Отчего такая белая? Болеешь? – садясь за стол, спросил хозяин.

– Устала с дороги, – снимая с себя рюкзак и расстегивая фуфайку, ответила девушка.

– Оно и не в диковину. Столько отмахать от Енисея-батюшки. Откуда родом?

– Подтесовская я.

– А-а, антихристово место. Всем вам гореть в геенне огненной. В Господа, нашего Спасителя, веруешь?

– Мало верую, батюшка.

– Отчего, безбожница?

– Учительница я. Вот пришла детишек ваших грамоте обучить.

– Обучить говоришь? Пришла с ветру, простоволосая, в срамных штанах, и учить наших отроков собираешься? Чему? – сверкнул синим огнем глаз хозяин.

– Виновата я, батюшка. Так все в миру ходят, – устало ответила девушка.

– Антихристово племя! Сатана тобою правит, дочь, и меня в тартарары тащит. Свят, свят! Не дам тебе хлеба, ешь свое срамное и за стол не садись, – взволнованно изрек дед.

В доме от свечей стоял полумрак. По углам прятались женские тени, ожидая своей очереди ужинать. Пахло приторным запахом ладана. По суровым иконам бегали темные блики.

– Вот ты говоришь – грамоте обучать, а кого твоя грамота счастьем наделила, – пережевывая пищу, продолжал старец. – Знания, то суета сует, от них только тяжесть на душе и мука в сердце. Человек рожден аки червь – на земле жить червем и в землю уйти такоже. Молиться денно и нощно, чтоб послал Господь свою благодать и спасение души вечной.

– Неправда ваша, батюшка. В темноте дремучей живете и света белого не видите. Не то уже время.

Воцарилось тягостное молчание.

– Ох-хо-хо. Не то время. Не то. Нету больше той крепости в вере, строгости лютой. Мой батюшка, царство ему небесное, тебя бы на порог не пустил, антихристову девку, а затравил бы собаками, как исчадие ада, прости, Господи. Твое спасение, что молода еще и неразумна, в церковь никонианскую не ходишь. Словно воск – что хочешь, то и лепи.

Помолчал, вытер и разгладил бороду, задумчиво добавил:

– Не можно так – без веры жить, аки волк. Грех-то. Никакой святости в душе. Запомни.

– Верую в добро я, дедушка, и святость в том вижу. Человек от рождения не червь, а вольная птица. Иначе мхом зарастет, – ответила девушка.

– Молчи, коль умом не выросла, – сурово зыркнул на нее хозяин.

Стояла тишина.

– Сама пришла, али кто послал?

– Сама, дедушка.

– Ну, что ж, все ж лучше, чем пришлют из Енисейска никонианца, пронеси, Господи. – А затем, поразмыслив, продолжил: