Живая вода времени (сборник)

– Товарищи, вот мальчуган мой что-то говорил про войну.

Заговорили чуть ли не все разом. Куча прогнозов. И все положительные.

– Ну, Германия – это тебе не Финляндия, тут за болотами не отсидишься, как двинем кавалерийскими корпусами! А Первая конная… Ведь где-то же она стоит?

– А танки?! А самолеты?! Вон в самую Америку летали! А тут рядом. Достанем в два счета.

– За полгода так расчешем… Забудешь, что Фомкой звали.

– Да тут. хотя бы на два месяца хватило.

А отец молчал. Смотрел на горы, лес, на голубое небо. Слушал и молчал. Я очень уважал отца. И любил. Хотя в нашей семье о любви детей к родителям и родителей к детям никогда не говорилось.

Отец! Красногвардеец. Красный партизан! Пулеметчик. Чекист. Институт он не кончал, но, тем не менее, был образованным и очень начитанным человеком. С его мнением считались и товарищи по работе, и кое-кто постарше чином. Не помню за давностью лет – сам ли он тогда заговорил или его спросили.

– Дело очень серьезное, ребята, – сказал отец, – гораздо серьезнее, чем нам кажется. У немца почти вся Европа с ее фабриками и заводами. Немец вышел к нам на фланги: в Норвегию и Финляндию. У него хорошие отношения с турками. А позади у нас еще и Япония.

Отец определил сроки войны в полтора-два года. Слова отца мне, молодому патриоту, очень не понравились. От них веяло пораженчеством, трусостью, паникерством и еще чем-то очень мне неприятным, я на отцовское малодушие обиделся и с неделю ходил с обидой в сердце. Как же, мой отец – трус. Это уже после того, как я помок, померз, поголодал, поел да понюхал земли под бомбежками и артобстрелом, я кое-что понял.

А через два дня, 24 июня, забирали на фронт первые четыре сотни. Были редкие пьяные песни, от стародавней, про то, как в «последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья», до новых:

Он прижал ее к груди широкой,

Заглянул в печальные глаза:

Не горюй, не плачь, моя зазноба,

Я вернусь с победою назад.

Она вслед платком ему махнула,

По глазам рукою провела.

Осока высокая вздохнула,

Зашумела синяя волна.

Велись разговоры:

– А чего мы боимся? Подумаешь, немец идет.

Были наши четыре сотни некоторое время в Майкопе на боевой переподготовке и обучении перед отправкой на фронт. Соседка наша, бабка Токарева, ездила туда на проведки. У нее подхватили сразу двоих сыновей, рыжих и конопатых экскаваторщиков. Приходила после к нам и уральской округлой скороговоркой рассказывала, печалясь, моей матери:

– И-и-и-и-х, Лиизка! Ды стоит их там в строю сорок тыщ. А мой Митька лучше всех. Белай да красивай…

Не вернулись с войны два ее сына. Да и вообще из всех тех четырех сотен осталось в живых – по пальцам перечесть. Попин без руки, да Разганяев с простреленным животом. Один только Гришка Мещеряков отгрохал от начала и до конца. И даже немножко лишнего прихватил. Батареец. Протащил свою пушку без малого до самого Туапсе, а потом до Западной Европы. Нефтяные промыслы были обескровлены. Брали всех подряд. Лишь бы сотня. А в сотнях-то люди разных специальностей. И бухгалтеры, и прочие конторские работники. И учителя, и ездовые, и операторы по добыче нефти, и вышкомонтажники, и бурильщики. Везде, где только можно, мужчин заменили женщины. А вот бурильщика женщина не заменит и вместо вышкомонтажника на высоту в сорок два метра не полезет. Однако же в октябре, когда немцы заняли Ростов, у нас поголовно призвали пятую и шестую сотни.

Ушел и мой отец. Сидя в кузове машины ЗИС-5 в газогенераторном исполнении, отец шутил:

– Мне воевать будет тепло. С обеих сторон по печке. А, впрочем, у немцев разведка работает хорошо. И завтра же Гитлеру доложат, что Попович пошел воевать. Но Гитлер не знает о том, что я Попович Феофан. Он подумает, что это тот самый Алеша Попович – богатырь. Испугается Гитлер и станет отступать.

На проводах слез не было ни с нашей стороны, ни с отцовской. Отец скупо и сухо попрощался. Пожал молча матери руку и только сказал:

– До свидания, Лизка.

А потом также пожал руки нам:

– До свиданья, Ленька. До свиданья, Ольга.

И уехал. Дотопал он до Сталинграда. Поработал на оборону этого города. А потом каким-то образом разобрались, что он вышкомонтажник, выписали документы и…

– Иди скорее на свой нефтепромысел. Фронту нужна нефть.

В декабре в глухую ночь и сильный снегопад отец постучал в окно.

– Эгей, пошехонцы. Открывай!.. Ну здравствуй, Лизка, здравствуй, Ленька, здравствуй Ольга! Вы здорово около меня не крутитесь. На мне воши, как горобцы. Нагревай, Лизка, ведерный чугун кипятку и будем делать им Сталинград.

И пошла работа. По двенадцать часов в сутки. После изгнания фашистов мы приободрились.