Живи с молнией

Он понимал, что когда Лили бывала влюблена, она становилась похожа на один из тех сложных механизмов, которые стоит привести в действие с помощью реле - и их уже не остановить. Для Лили он являлся просто таким внешним толчком, приведшим в действие ее сложный эмоциональный механизм. Она пройдет через все переживания, все ответные чувства, все страдание и счастье любви, но к нему это, в сущности, не будет иметь никакого отношения.

- Послушайте, Лили, не надо так, - ласково сказал Тони. - Помните, я ведь говорил вам, что, вероятно, вернусь в город и буду работать над опытом. И стоило только начать, как я оказался так занят, что ни на что больше у меня не хватало времени.

- Но теперь вы кончили?

- Почти. Осталось привести в порядок записи. Мы с Горином разделили эту работу между собой. Это займет еще недели две.

- И вы все это время будете в городе? - Лили явно раскаивалась, но, как ребенок, продолжала настаивать на своем, обещая взамен вести себя хорошо. - Вы обязательно должны работать в лаборатории?

- Нет, не обязательно, но все-таки я, очевидно, буду работать в городе.

В телефонной трубке наступила тишина, в которой чувствовалось сдерживаемое дыхание. Только сейчас он понял ее немую мольбу, и на мгновение его охватило чувство острой тоски, одиночества и жалости к самому себе. Работа над опытом не была для него источником радости, наоборот, она опустошала его, высасывая все жизненные силы. Вспоминая эти три недели, промелькнувшие, как один миг, он понял, что они совершенно выпали из его жизни.

- Разве вы сюда больше не приедете? - спросила Лили наконец.

- Не знаю. Лили. Я в плохом настроении. Что вы сегодня делаете? внезапно спросил он. К своему удивлению, Тони обнаружил, что в голосе его звучит нежность, но это его не смутило. "Ну и что ж, черт возьми, раз я не могу иначе", - вызывающе сказал он про себя. - Куда-нибудь идете. Лили?

- Нет, - ответила она. - Сегодня я дома. Я надеялась, что вы, может быть, приедете, да и вообще мне не хочется никуда идти.

Он помолчал, все время остро ощущая ее беззвучную мольбу.

- Как вы сейчас выглядите? - спросил он. - Какое на вас платье?

- Голубое. Знаете - то, с оборками. По-моему, оно вам никогда особенно не нравилось. - Она тихонько засмеялась. - А сверху - жакет. Я нарочно надела его, чтобы платье не было вам видно по телефону. Знаете, из суеверия иногда пускаешься на всякие глупые уловки. - Она помолчала, потом заговорила так тихо, что он еле расслышал, но от ее слов у него бешено заколотилось сердце: - Я прошу вас приехать. Тони. Я ужасно по вас соскучилась.

С минуту он молчал. В нем закипел гнев: он вдруг возненавидел Нью-Йорк, возненавидел рабочую тетрадь, лежавшую у него на коленях, и все записанные в ней цифры и слова. А больше всего он проклинал свою проницательность, позволившую ему разгадать характер Лили, потому что теперь все для него было испорчено. Прижав к уху телефонную трубку, он круто повернулся на кровати, и тетрадь полетела в сторону, а вместе с нею и все мысли о работе. Заодно он отшвырнул от себя и догадки относительно Лили - он уже не верил в их справедливость, а если и верил, то перестал придавать им значение.

- Я приеду. Лили, - сказал он. - Сегодня же ночью выеду на машине. Я отлично смогу работать и там.

- Правда, милый? Это чудесно! - прошептала она. - О, Тони, как я тебя люблю!

- Но с одним условием. Лили, - больше не водить меня за нос.

- Никогда! Клянусь тебе! - пылко воскликнула она.

- Сейчас девять часов. Я приеду в двенадцать. Ты будешь меня ждать?

- Хоть до утра.

- И когда я приеду, мы поговорим о разводе.

Тони вдруг понял, что слова его падают в холодную тишину, совсем непохожую на предыдущие паузы. Словно прочтя на расстоянии ее мысли, он ощутил неприятный холодок.

- Лили? - настойчиво позвал он.

- Что, Тони? - слабо отозвалась она.

- Ты слышала, что я сказал?

- Да, конечно. Но... - от звука ее голоса боль хлынула ему в сердце. Мне казалось, что мы уже достаточно говорили об этом.

- Ради Бога, Лили, неужели ты не передумала?

- Нет. Я же не могу. Ну зачем ты опять все портишь? Если ты намерен приехать только для этих разговоров, то лучше не приезжай.

От злости Хэвиленд чуть было не стукнул трубкой по аппарату, но рука его застыла на полдороге. Ярость его была подлинной яростью, испытываемое унижение - настоящим унижением, а любовь была такой любовью, на какую он только был способен. Он снова поднес трубку к уху.

- Я еду. Лили. Так или иначе, я еду.

Она повторила:

- Не стоит. Не надо. Я не буду ждать.

Он быстро положил трубку и торопливо стал одеваться. Она была права. Он понимал это лучше, чем она сама, но уже не мог остановиться. Его тянуло туда, где он чуял опасность, словно он стремился убедиться, что может выйти из этой борьбы невредимым. Сам того не сознавая, он проиграл свою ставку на нынешнее лето в тот момент, когда Эрик заставил его продолжать им же начатый опыт. Сейчас он снова собирался проиграть. Ему суждено всегда проигрывать. Но остановиться он уже не мог.

3