Живой Есенин

Я упоминал о том, что работал в культурно-просветительной комиссии Главного Воздушного Флота. Она помещалась в Петровском парке напротив бывшего особняка Манташева, где находился Главвоздухфлот. Во главе комиссии стоял литератор С. М. Богомазов, работали театральная секция, кружок по ликвидации безграмотности, литкружок и литчасть при театральной секции. Я научился говорить вступительное слово перед спектаклем или концертом, рассказывать в литкружке о творчестве писателя или поэта, организовывать тематические концерты и т. п. Эту работу я совмещал с занятиями на факультете общественных наук (бывший юридический) в Московском университете.

Меня вызвал член объединенного старостата факультетов, ведающий нашими воинскими делами, и сказал, что мне дают серьезное поручение.

На следующей неделе я вошел в здание ВЧК, в кабинет комиссара Чрезвычайного комиссариата по охране центрального правительства Советской республики. Комиссар, или, как его именовали, чрезвычайный комиссар, был среднего роста, коренастый, узкоглазый, в военной гимнастерке и брюках навыпуск защитного цвета. Он напомнил о покушении на В. И. Ленина, убийствах М. С. Урицкого, В. Володарского, о раскрытии петроградской контрреволюционной организации «Национальный центр» и т. п. Вот почему при Чрезвычайном комиссариате был организован отряд особого назначения для охраны нашего правительства в Кремле.

На лето 1920 года члены правительства и Центрального Комитета РКП(б) собирались переехать со своими семьями в Тарасовку, где и должен был работать отряд. Отряду был необходим отличный клуб: концерты и спектакли будут посещать не только бойцы и командиры, но и члены правительства. Мне предлагалось, что называется, на ходу включиться в организацию этого клуба.

Becной я поселился в Тарасовке и наблюдал за ремонтом клуба. Собственно, это был дачный театр с открытой сценой и местами для зрителей. Я обратил внимание чрезвычайного комиссара на то, чтобы была как следует отремонтирована крыша сцены и во время дождя не протекала, иначе придется отвечать за промоченные декорации и бутафорию.

Однажды комиссар сказал, чтобы я после обеда зашел к группе перебравшихся в Тарасовку бойцов и что-нибудь почитал им. Я доложил об этом командиру отряда и заявил, что прочту конникам рассказ Куприна «Изумруд». Но он объяснил, что среди бойцов много охотников и лучше бы я достал книгу о собаках.

Придя в отряд, я прочел бойцам «Историю щенка Чинка» Э. Томпсона-Сэтона, она им понравилась. После чтения обещал подойти комиссар и выступить с сообщением о боях с интервентами, но опоздал. Бойцы попросили, чтоб я прочел еще что-нибудь. Я вынул свой блокнот, где была записана «Песня о собаке» Есенина. Я уже слышал раза два, как он ее читал, и выполнил их просьбу. Последнюю строфу я знал наизусть:

И глухо воя от подачки,
Когда бросят ей камень и смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег[32]

.

Я смотрел на бойцов, уже побывавших на фронтах гражданской войны, – многие были ранены, контужены, оперированы, – они вытирали глаза, сморкались, кашляли. А потом забросали меня вопросами о Есенине…

Многих бойцов после медицинского переосвидетельствования не пустили на фронт. Одни остались в Чрезвычайном отряде, другие вступили в конную милицию. Некоторые из ниx заходили ко мне в Москве и были довольны, когда я им давал сборники со стихами Есенина. Кстати, эти знакомства отчасти помогли мне в сороковых годах вплотную взяться за милицейскую тематику. (Повесть и сценарий «Дело № 306», «Волк» и др.)

Над клубом Чрезвычайного отряда шефствовали председатель ВЦИК М. И. Калинин и управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич. Они узнали о моем выступлении перед бойцами. Зайдя в клуб, чтобы посмотреть на ремонт, спросили о Есенине. Они были осведомлены об его четверостишии на стене Страстного монастыря.

– Грубовато! – заявил Владимир Дмитриевич, поглаживая свою каштановую бороду. – Убеждать верующих надо потоньше.

– Да они сами знают, что вытворяли монашки в монастыре! – ответил я.

– Многие знали, – согласился Бонч-Бруевич. – Но жертвовали деньги на монастыри, и монастыри процветали. Нет! Нет, надо поубедительней!

Михаил Иванович поправил очки на носу, а за стеклами сверкнули лукавые глаза.

– И похладнокровней, – добавил он. – Похладнокровней! Зачем было лезть на стену?