Живой пример

Вот так-то. И поскольку его ждет на улице осточертевшая гамбургская осенняя непогодь, он, спускаясь с лестницы, застегивает на все пуговицы свое грубошерстное пальто и поднимает воротник, прежде чем решается шагнуть навстречу колючему ледяному ветру. Он спускается к Альстеру; следом увязывается собака, которая несколько шагов бежит за ним, а потом, поняв, что ошиблась, останавливается под фонарем. Прохожие прячут лица в поднятые воротники и шарфы, а огни фар, словно туманом, притушены круговертью мокрого снега. Вдалеке, под грязно — красным навесом, громыхает по Ломбардскому мосту поезд городской железной дороги, и окна освещенных вагонов сливаются в сплошную светлую полосу. Он идет быстрым шагом, и ему кажется, что расстояние между его башмаками и головой все увеличивается, потому что уже не видит своих ног в непроглядной мгле, которая, однако, заметно рассеивается на уровне лица. И хотя по песчаным дорожкам парка и шагу нельзя ступить, чтобы не угодить в лужу, он шагает именно по этим дорожкам, приноровившись к обжигающему ветру, и не обращает внимания на липкий снег, который так и хлещет его по лицу, будто полирует. Отдавать себе отчет… Как враждебны они сразу становятся, когда требуешь, чтобы они во всем отдавали себе отчет, думает Пундт. А ведь признаваться себе в чем-то, осознавать, фиксировать надо вовсе не во имя аскетизма. Такой самоконтроль должен, скорей, научить по достоинству оценивать свои поступки. И это он называл блевотиной!

Вдруг Пундт слышит резкие свистящие звуки, похожие на хлопанье крыльев. Неужели утки? Разве утки летают в темноте? Он четко различает силуэт лодочного причала, стоящего на сваях, длинный гладкий помост, на котором днищами вверх лежат укрытые брезентом лодки, вытащенные на зиму из воды. Да это же голоса, думает Пундт, голоса людей, во всяком случае ясно, что кто-то попал в беду и громко с кем-то спорит… Теперь его глаза различают на причале, среди перевернутых лодок, группу движущихся силуэтов — и сразу в мозгу возникает образ опасности, — которые обступили неплотным кольцом две фигуры, мужчину и женщину, прижавшихся спинами друг к другу, видно, для того, чтобы со всех сторон отражать нападение.

Гладкие, отсвечивающие зеленым доски уходящего в темноту причала. Декоративные, лижущие сваи волны; округлые днища лодок, похожие на спины спящих добродушных животных, — и все это на фоне пятнистого неба, придающего движущимся фигурам не только пластическую остроту, но и чуть ли не аллегорический смысл. Чем не сцена из какого-нибудь спектакля?

Итак, балет под открытым небом, который исполняют без публики танцоры в меховых и кожаных куртках, в двухцветных тренировочных костюмах, и называется он «Уличное нападение». На помощь никто не зовет, но раздаются глухие угрожающие окрики, чей-то невнятный протест; и этого достаточно, чтобы директор Пундт не смог идти дальше, такой человек, как он, должен остановиться, разобраться в том, что происходит, а разобравшись, подойти поближе, полагая, что потребуется его вмешательство. Одернуть, навести порядок, восстановить мир и тем самым помочь. Он сворачивает к причалу, идет сперва решительным шагом, потом все замедляя ход.

Осклизлые доски требуют от участников представления большого внимания, вынуждают к прыжкам, диктуют расчетливость движений. Итак: pr'eparation! И полегче petits battements d'egag'es! И после прыжка — grand batlement^[14] хотя здесь и нет балетного станка.

Ветер испытывает прочность чехлов на лодках, треплет и бьет о борт непривязанный угол брезента. Две яркие красноватые точки вспыхивают и, описав полукруг, гаснут после каждой затяжки — там курят.

Разве портфель стал тяжелее? Пундту кажется, что портфель прибавляет в весе, пока он идет по скользкому причалу, пока приближается к группе, которая его еще не заметила, пока слышит звуки наносимых ударов и глухой топот по зеленоватому помосту. Женщина всхлипывает, мужчина локтем пытается защитить лицо. Во всем этом хаосе движений неподвижен только один человек. Пундт пристально глядит на него: угловатое лицо с глубокой складкой на лбу, короткая меховая куртка распахнута, на голой груди посверкивает амулет, узкие тренировочные штаны с молнией. Парень стоит поодаль и оттуда властно и угрюмо отдает приказания. Видимо, он привык к беспрекословному повиновению.

Как вмешаться в такую ситуацию, какими словами можно прервать сцену, которую считаешь безобразной? Особенно, когда ты один против многих?

Валентин Пундт в развевающемся от ветра пальто протянутой рукой прорывает кольцо и первым делом кричит: «Прекратить!», потом спрашивает: «Что здесь происходит?», а потом снова кричит: «Прекратить!», затем повелительно вздымает руку — жест, которым, быть может, удается усадить на скамейку расшалившихся школьников, но который здесь, на скользких досках причала, не производит решительно никакого впечатления на бесчинствующих подростков. Он подходит к предводителю. Он угрожает ему. Он говорит:

— Если вы сейчас же не перестанете приставать к прохожим, я позову полицию.