Живой товар

— Ну не надо, слышишь? Мы с тобой заняты мирным созидательным трудом, картошку созидаем, чтобы зимой было что кушать. Ты себе говори все время: ой, надо внимательнее, чтобы не пропустить; когда на работе сосредоточишься, мысли уходят.

— Картошка… картошка там не такая, как у нас… Знаешь, как-то мне не приходило в голову, что тут я кому-то поперек глотки стану, что охотиться начнут. Что журналисты приставать будут — ждала, настроилась отбиваться. Мне с ними говорить не о чем, мало мне беды, так еще позориться! И все же выговориться охота, рассказать все. А то иногда кажется, что от всех этих воспоминаний лопну. А вот начала тебе говорить — глупости всякие лезут, базар, старуха эта, Неджмие…

— Послушай, Ира… Рассказать, выговориться — с этим можно бы и повременить, хоть и тяжело. Не о том ты сейчас тревожишься. Думаешь, мы сюда сбежали — и все проблемы решены? Тебя уже пытались захватить на дороге. Что-то ты знаешь лишнее. Сама не догадываешься, что это важно, а они… ну те, кто на вас напал и кто их послал… они боятся, что ты рот раскроешь. И многое сделать могут, я даже говорить вслух боюсь. И вот я думаю, если посадить тебя перед магнитофоном или, еще лучше, перед видеокамерой, чтобы ты рассказала все-все, а потом кассету спрятать в надежном месте, то будет хоть какая-то защита — ну, знаешь, как в фильмах: мол, если со мной что-то случится, то кассета попадет в милицию или там на телевидение — это можно решить…

Она молчала. И я рот закрыла. Пусть подумает. О наших с Димкой подозрениях я ей пока не хотела сообщать, хватает у нее своих забот…

Стоило мне вспомнить Диму — и мысль сразу на нем сосредоточилась. Подлая я все-таки! Хватило ведь совести к Наде пойти, просить, чтобы что-то выведала… Ужас! Он такой молодец, обо всем думает, заботится, а я его проверять вздумала. Ну, молчун у тебя мужчина, ну, не разливается соловьем, свои заботы при себе держит, тебе на душу не вешает — а ты уж и недовольна. А он даже тапочки привез!..

Тут Ира прервала мои самокопания:

— Я подумала. Только, по-моему, ничего я такого не знаю, за чем кому-то гоняться стоит. Но ты говоришь — сама не догадываюсь. Давай я тебе все расскажу, что помню, ты вопросы задавай, если что непонятно или, по-твоему, подробней надо. Ну, вроде репетиция получится. А потом уж решим, что надо записывать… для чужих ушей… а без чего можно обойтись.

Ну что ж, правильно она надумала. Бросили мы свою охоту, тем более что припекало уже заметно и я опасалась за Ирочкину молочно-белую кожу, устроились в тени под яблоней, и начала Ира свой долгий рассказ. Как много, оказывается, может сохранить человеческая память!

К нам в агентство она пришла зимой, в самом конце февраля. Встретила ее «толстая такая» (Юлечка, золотко мое). Ну, разговоры, кофе, анкета — с этим все ясно.

— Я сначала ни о какой загранице не думала, просто хотела мужа себе найти, лишь бы от мамаши сбежать, она меня вот так достала. А посмотрела, каких вы там женихов предлагаете, — тоска взяла, такие все скучные! Тогда она, сотрудница ваша, и говорит: а почему бы тебе за рубеж не поехать, ты молодая, красивая. Может, твое счастье в какой-нибудь Новой Зеландии. Согласилась я, дала объявление по сети, начали мне ответы приходить. Всякие. От некоторых меня просто пот прошибал, хоть сейчас я понимаю, что ничего там особенного не было, у них на это по-другому смотрят. Но были и нормальные письма. Стала переписываться сразу с десятком женихов, всем фотки одинаковые послала. Они мне уже домой пишут, свои карточки присылают. Ну, некоторых я быстро отшила, но человек семь настырных осталось, не отстают, пишут…

— А что за люди были?

— Ну, один француз из Тулузы, студент. Молодой совсем, восемнадцать лет. Звал к себе, приезжай, мол, нам вместе будет весело. Но про замужество ни слова, а просто так я и тут бы сколько хошь нашла. И языка я французского не знала тогда. В общем, перестала я ему писать, — а вообще-то симпатичный, немножко на Депардье похож… Знаешь, артист такой?

— Знаю, — вздохнула я. Кажется, я для нее все-таки прошлый век. — А еще кто был?

— Учитель с Филиппин. Этот постарше, двадцать три года. На лицо ничего, хоть, конечно, глаза косенькие, только маленький, меньше меня. И далеко, черт-те где, за морем, и климат тропический, а какой язык у них — я даже не представляю…

— Понятно, этому тоже дала отставку.

— Ага… потом был один фермер из Канады. Приличный мужик и не бедный, и лицо симпатичное, только старый совсем — сорок пять лет, представляешь? У него жена умерла, трое детей, сын старше меня.

— Дальше ясно. Переборчивая ты невеста оказалась.

— Ага. Доперебиралась.

В уголке рта у нее появилась горькая складка, совсем взрослая.

— Прости.