Живой Журнал. Публикации 2001-2006

И, с другой стороны, он поэт уникальной судьбы, сам себя переломивший — человек, абсолютно осознанно совершивший убийство себя как поэта. Сначала он писал, как делил сам «хорошие стихи не для печати» и «хорошие стихи для печати». Потом пришла пора «плохих стихов для печати» — но даже они сейчас кажутся каким-то издевательским абсурдом, будто ответ военкому из легенды.

То есть напишет он о героях-комсомольцах на Амуре, а выходит всё как у другого, следующего за ним поэта, Олега Григорьева:

С бритой головою,
в форме полосатой
коммунизм я строю
ломом и лопатой.

Ну, ладно, я всё-таки расскажу не о поэзии. Глазков-таки откосил от армии — причём в тот момент, когда немцы рвались к Москве. Современники говорили, что он не верил в победу Гитлера — но это видно и по стихам. Однако армии он боялся панически — и какой-то врач натянул ему безумие до пункта "3б". То есть, по нынешним меркам Глазков был вполне безумен, по меркам рациональным — совершенно на войне не нужен. Его возвышенные сверстники и товарищи, правда, наплевали на отсрочки и льготы — и сердечники и астматики легли под Вязьмой, чтобы дать стране время замахнуться. Давид Самойлов шёл на войну осознанно, это была его война и он, не моргнувши глазом, заехал в глаз любому, кто ему, еврею-комсомольцу, предложил бы ему отсидеться. Кульчицкий… Ну, с Кульчицким была особая история:

Кульчицкий приходил тогда.
Он мне ответил на
Мой вопрос — как и когда
Закончится война

К папиросе поднеся огниво,

Закурит, подумал, дал ответ:
— Пить мы будем мюхенское пиво…
А война продлится десять лет.

Но меня убью в войну такую…

Призадумался на время тут,
А потом бессмысленно ликуя,
Радостно воскликнул: — Всех убьют.

Кульчицкий погиб в январе сорок третьего, под Сталинградом. Поэтов в ту войну выкосило изрядно — хватит на многотомник. А Глазкову они говорили: "Сиди, мы за тебя повоюем". Он и сидел, а потом особенно не выёбывался, говорил правду. Отсиделся, говорил. А для этого тоже нужно некоторое мужество.

Кстати, совершенно непонятно, как его не смолотила сноповязалка этой системы. Шансы у Глазкова были практически стопроцентные — отец его, с дореволюционным партстажем, сгинул в Воркутинских лагерях, был прокурором, а потом адвокатом, а в двадцатые вышел из партии. Как тут не прибрать сына? Дырявый зонтик сумасшествия не спас, например, Мандельштама. Одно ли блаженство хранило Глазкова, как распоряжается судьба — Бог его разберёт. А прожил по русским меркам, с учётом ликёро-водчного безумства, долго с — 1919 до 1979.

В общем, поэт необщего выражения строк.

Извините, если кого обидел.

28 октября 2006

История про "Момент истины"

Сейчас, когда все кончили перетирать историю о скандалах в прямом эфире. Мне, понятно, все эти скандалы не очень интересны, они, мне кажется, вредят делу установления истины. Поэтому крики на одной радиостанции "Кто, как ни мы, Юра, сейчас должны защищать Аньку, которая лежит в гробу"? мне, сидящему со стороны приёмника, напоминают сцену из известного романа. Для идиотов повторяю: "мне" и "напоминают", а не "точно соответствуют". Я приведу полстраницы этого романа:

"Таманцев спрятал пакет, внутренне настраиваясь бутафорить, опустил голову, расслабленно-спокойный подошел к Аникушину, посмотрел и, словно только теперь обнаружив, что тот мертв, в сильнейшем волнении, как бы еще не веря, вскричал:

— Васька?!! Ваську убили?!!

Он повернулся к лежащим на траве агентам, кинул лихорадочный взгляд на одного, затем на другого и, как бы все вдруг поняв, с лицом, искаженным отчаянием и яростью, уставил палец на "лейтенанта".

— Ты!!! Ты его убил!..

— Нет!.. Я не убивал! Не убивал! Это не я! — энергично запротестовал "лейтенант".

— Ты!!! Он убил Ваську! Он убил моего лучшего друга!!! — оглядываясь и как бы призывая в свидетели Блинова, старшину и Алехина, истерично закричал Таманцев и в совершенном отчаянии замотал головой: — Я жить не буду!!! — Обеими руками он ухватил ворот своей расстегнутой наверху гимнастерки и, рванув, разодрал ее до пояса, обнажив широкую крепкую грудь, сплошь расписанную синими разводами морской татуировки. — Паскуда! Я прикончу его как падаль!!!

И с лихорадочной поспешностью зашарил вокруг по траве глазами, отыскивая наган, умышленно выроненный им перед тем себе под ноги.

— Нет!.. Клянусь, это не я!

— Не смей его трогать! — подыгрывая, строго сказал Алехин.

— Он убил Ваську!!! — рыдающим голосом вопил Таманцев, подняв из травы и держа в руке наган. — Я прикончу его как падаль!!!