Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Герои умирают за идею. Странник Флягин, сидя на дрожащей палубе парохода, рассуждает будто Шпенглер — будет война, по всему видно — будет. А, отвлёкшись, говорит — стало быть, умирать надо. За себя жить поздно. Монашеское надо снять, потому что воевать в нём неудобно, нечего идеей форсить, а умереть — к этому мы приучены, нам не привыкать.

Левша, умирая, хрипит о ружьях, чищеных кирпичом. Не надо, говорит, не портите калибр. Не слышат его, а ведь не о чем больше ему стонать, кроме как о поруганном его механическом деле, о государственном деле. Не о матери, не о невстреченной жене. О ружьях. Храни Бог войны, ведь стрелять не годятся. Мне умирать, а вам жить — с этими расчищенными ружьями. Не слышат.

Лесков рано, может быть раньше других, если не считать Булгарина, понял, что делает с писателем общественное мнение. Он не проговаривается о своём знании, но оно чувствуется. Один из томов лесковского собрания сочинений сожгли по указанию главного управления по делам печати. В царское, старорежимное, оговариваются источники, время. Что в этом, несмотря на изменившуюся обстановку, есть некое почётное обстоятельство.

Все это не анекдот. И история Левши — не анекдот, хотя об этом сняты фильмы и написаны книги. Даже у Замятина есть свой вариант "Блохи", не первая и отнюдь не последняя история об этих насекомых в литературе. Она всего лишь иллюстрация столкновения Запада и Востока, порядка и ужаса, которые на самом деле навсегда перепутаны, как следы блохи на человеческом теле. Блоха — известна, она миф, живущий отдельно от Лескова.

03 июля 2003

Ночная история

Поглядел, что тут было за время моего отсутствия. Ужас и страх, однако. То упыри какие-то кричат, о Церкви и бесовстве и норовят язычников раскассировать, то мусульманским близнецам головы отрезали, то всё дождь обсуждают, которого я в глаза не видел.

А у меня в спину так вступило, что уж и не знаю, дойду ли я сегодня до службы.

Мне прислали три приглашения на одну и ту же пьянку в нечитаемой кодировке. Издеваются.

Я полагаю, что это солнцеворот на всех действует.

Вокруг — банда упырей.

Тьфу, пойду я спать.

09 июля 2003

История про Америку

"Там статуя Свободы, на благо всем страдальцам попала в небо пальцем"

Однажды я получил послание, начинавшееся так: "Нынешние мировые события вновь дали возможность всем желающим развязать в российском обществе антиамериканскую истерику. Ощущая необходимость что-то ей противопоставить, я выступаю инициатором литературной акции "Мы любим Америку" и приглашаю вас принять в ней участие. Наиболее естественной формой такого участия было бы выступление с текстами, как-то связанными с США (будь то эссе, стихи или переводы американской поэзии), однако это условие не кажется мне принципиальным: любое ваше выступление со своими произведениями будет уместно и необходимо в такой рамке".

Я прочитал этот текст и задумался. Теперь, когда эта акция уже отошла в прошлое, можно сказать, что я об этом думаю.

Америку у нас не любят. Её не то, чтобы ненавидят, а именно — не любят, как не любили во времена моего школьного детства сыновей богатых родителей за их сытость и каникулы, проведённые заграницей, за бицепсы, накачанные в спортивной секции, за предопределённое поступление в институт и отцовскую машину.

И, иногда, когда они начинали драться, то понятно, что приёмы тогда ещё не запрещённого и пока вновь не разрешённого каратэ положат их противника в грязь за школой. Но была ещё надежда, что в драке им хоть надорвут по шву школьную форму, испачкают — хоть кровавыми соплями их белые кроссовки.

Сейчас я пытаюсь разобраться в собственных чувствах, и сознательно делаю это тогда, когда поезд ушёл, повод истончился и это — всё более и более моё частное переживание.

Итак, у меня складывается впечатление, что американское государство — огромная бюрократическая машина, угрюмый механизм — мне не всегда понятный. И не надо мне тыкать в нос какие-то аргументы за то, что это государство — исчадие зла, или, наоборот — рай земной. Я этого не знаю. И если начать спорить, то Америка окончательно превратится в сказочного Вольдеморта, которому одни молятся, а другие — ненавидят. Между тем, и те и другие — посторонние, и наполняют этими чувствами только своё внутреннее, отведённое для Америки пространство внутри головы.

А начать это следовало бы с исторической фразы:

— Почему вы пришли на занятие по военной подготовке в штанах наиболее вероятного противника?! — гневно спрашивал нас военрук. И был вовсе не прав — штаны те были сделаны в странах — вероятных союзницах. По крайней мере солдаты этих стран были вооружены не М-16, а АК-47. Противник становился то невероятным, то вновь — вероятным, время шло криво, и моя страна проиграла в холодной войне.

Для меня бессмысленно разделение американского народа и американского государства — потому что я не вполне ясно понимаю, что это такое. Есть такое время, когда лучше честно признаться в своём невежестве — в том, о чём говорят все.