Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Суть в ином — Драгунский очень грустный писатель. Это у него, в цирковой повести «Сегодня и ежедневно» стучит головой о манеж сорвавшаяся гимнастка. Тук. Тук. И этот звук живёт в ушах рыжего клоуна вечно. Тук, тук — колотится мёртвая голова по манежу — и от этого не избавиться. И единственно, за что он держится в жизни, это мальчик у подъезда, что собрался на утренник и спрашивает, будет ли клоун. И клоун бормочет:

«Ах, вот оно что. Вы собрались на утренник, товарищ в кепке с козырьком набок? И вы, конечно, хотите увидеть тигра и Клоуна? Или слона и Клоуна? Или, на худой конец, собачек и Клоуна. Клоуна! Обязательно Клоуна!!! Ну, что ж, раз так, — я приду вовремя. Не беспокойся, не опоздаю. Можешь на меня положиться. Я сказал: — Конечно. Клоун будет. Он сказал: — А вы почему синий? — Чтобы смешней, — сказал я и выпучил глаза. — Я люблю клоунов, — сказал он благосклонно и рассмеялся. Он рассмеялся, мой маленький друг и хозяин, моя цель и оправдание, он рассмеялся, мой ценитель и зритель, и были видны его беззубые десны. Он рассмеялся, и мне стало легче».

Но клоун всё равно уезжает, и уже другим веселить этого — в кепке с козырьком. Это у Драгунского умирает почём зря народ на войне, потому как ополчение и звалось «народным ополчением».

Итак, он написал «Денискины рассказы», что по глупости считают весёлыми. Может быть, весёлыми их сделала советская кинематография, но, скорее всего — невнимательность. «Денискины рассказы» на самом деле даже не грустны, а страшны — во-первых, оттого что из другого века мы знаем, чем кончатся шестидесятые, как проржавеет надежда и вера этих лет, также сломается и исчезнет, как бесконечные социалистические трактора, самосвалы и экскаваторы. Во-вторых, оттого, что это настоящая литература, которая лезет тебе в сердце, копается там, шевелит, спазм перехватывает горло.

Совершенно непонятно, как живёт на свете сын писателя Драгунского, тот самый мальчик, чьим голосом говорил отец, и про которого, катающегося на велосипеде, сам непоименованный писатель в одном из рассказов говорит немного обидно:

А папа сказал:- Сидит довольно обезьяновато…

Ну, это понятно цирковая шутка такая. Обезьяновато, так обезьяновато — в цирке медведи вон на велосипедах ездят. И ничего.

Грустный цирк у него лезет изо всех щелей, цап — и схватит тебя за шкирку, только посыплются из мешков твои апельсины и йогурты.

Реальность пятидесятых-шестидесятых насыщена словами, утратившими своё значение. И это не только партийность времени, куда-то в историю провалились прежние кумиры.

Вот мальчик спел, спел громче всех.

— Слава Козловского, по крайней мере, ему не грозит, — отдуваясь, говорит учитель пения.

Нынешнему мальчику нужно объяснить, что это за слава. Козлов? Каких Козловских? Кто поёт громче меня?

Ботвинья? Да? Какой Ботвинник? Карандаш? А почему с большой буквы? Клоун, говорите?..

Как вода вымывает слабую породу из русла, время вымыло из жизни не только пионеров и пионервожатых, теряются запахи и цвета. Какие там игры в красных и белых? Какие общественные волнения при запуске Германа Титова?

Голодный год становится непонятным сочетанием, и уговоры родителей доесть лапшу, потому что бывало хуже, и нельзя в этом мире привыкать к существованию еды — вот эти уговоры сейчас кажутся пустой нотацией. Современные родители не могут апеллировать к своему голодному детству. Читать Драгунского сейчас — вроде как ходить по дому чудака-коллекционера, у которого на полках консервированный трамвайный звонок, коробки с настоящими цирковыми апельсинами, эталон ворсистой серой школьной формы и банка с арбузным запахом. Детям — любопытно, взрослым — грустно. И всё это написано с очень страшной отцовской любовью — с той беззащитной любовью, когда от ответной любви зависит вся жизнь. Хочется, чтобы сын скакал потому что ты мой папа, и чтобы рядом было легко молчать, и хрен это поймёшь, пока не станешь отцом сам.

Весь этот мир рухнул. Осталось только — «Он живой и светится», холодный свет крохотной жизни на ладони. Это последний рубеж.

Чёрт с ними, социалистическими самосвалами. Светляки куда-то подевались.

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2003

История про писателя Гайдара. Первая

Тише, Женя, не надо кричать, тише…

Аркадий Гайдар

Писатель часто становится персонажем. Гайдар, как не крути, гений — оттого, что жизнь его превратилась в сюжет. Это случается с немногими писателями. Итак, он был злобный сумрачный гений.