Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Но при этом можно сделать другой, парадоксальный вывод — Газданов действительно фантаст — только на особом поле.

Кирилл Куталов, в частности, замечает:

Именно так — не только субъективная расплывчатость собственных очертаний, но и некоторые явления окружающего мира не позволяют герою увидеть себя как нечто цельное, законченное, хотя бы потенциально законченное, способное завершиться в некотором пределе. Одним из основных размывающих границы факторов в романе является постоянное разрушение такой, казалось бы, привычной оппозиции, как "истина-ложь" и родственной с ней "фантастическое-реальное". Граница между этими полярными понятиями в романе оказывается весьма неустойчивой. Ложь начинается с повседневных и не слишком опасных проявлений, таких как выдуманная профессиональным писателем история "стрелка" и развивается как своего рода автопародия в нерасчлененной речи "бывшего товарища по гимназии", умершего впоследствии от чахотки, в словах которого невозможно не только отделить ложь от правды, но и определить "где кончается его пьянство и где начинается его сумасшествие". Одним из характерных примеров подвижности границы между истинным и ложным является и история Щербакова, вся построенная на несоответствиях, между тем как для Газданова "подлинное" определяется, как правило, возможностью постановки явления в ряд ему тождественных. Щербаков "начинался в области фантазии и переходил в действительность, и в его существовании — для меня — был элемент роскошной абсурдности какого-нибудь персидского сказания". В самом деле — неестественно правильный, абсурдно книжный язык нищего (как русский, так и французский — на таких языках ни руские, ни французы не говорят), его речь "с удивительными интонациями уверенности в себе" вызывают сперва даже некоторое возмущение: "Никакой бродяга или нищий не должен был, не имел ни возможности, ни права говорить таким голосом". Но тем не менее все это происходит в действительности, так что вроде бы не должно вызывать удивления состояние героя — как можно гарантировать сохранность внутренних очертаний в мире, где никакие, даже, казалось бы, самые несомненные внешние границы не определены или постоянно нарушаются? В детективной истории с убийством Щербакова и поисками пропавшей статуэтки присутствует то же самое растворение границ между истиной и ложью — эти понятия лишаются какого бы то ни было онтологического содержания и представляются как зависящие от случайных обстоятельств. Истина — истина о герое, о человеке — не важна. Все, что важно — и герой романа отчетливо это говорит — лишь "слепая и неумолимая механика случая". Еще одно подтверждение расплывчатости окружающего мира, его податливости перед той или иной претендующей на истину интерпретацией выражено в приведенных почти полностью речах прокурора и защитника на суде над Амаром, при том, что сама истина, которую уже почти не пытается ухватить герой, проста, как истина царя Соломона — Амару суждено умереть. Очертания героя, как и очертания истины, размываются не только его внутренним состоянием, но и какой-то всеобщей виртуализацией якобы несомненных и основополагающих понятий».

Есть хороший эпиграф к дешифровке понятия «фантастическое» у Газданова — это цитата из него самого: «Последовательность событий во всякой человеческой жизни чудесна». Но, увы, она использована уже собственно как эпиграф к тексту Игоря Кузнецова «Прохладный снег. О подлинной реальности Мирчи Элиаде и Гайто Газданова».

Чудесное и фантастическое у Газданова — это бытовые чудеса — странные совпадения, превращение из зверя в человека в «Пробуждении», где психиатр говорит: «Для меня чудо, это не то, чего не может быть, а то, чего мы не можем постигнуть, так как не знаем ни его природы, ни тех законов, которые эту природу определяют. Но так или иначе, то, что произошло, это именно чудо, как бы это ни понимать».

05 декабря 2003

История про письмо от барышни

Мне пришло письмо. От барышни.

Письмо было довольно странное, и я сейчас перескажу наш диалог (потом будет понятно — зачем).

Тем более, что ничего интимного в этих письмах нет. Они скорее антиинтимны.

— Привет. Я хочу зарегестрироваться в ЖЖ, но не могу найти человека с кодом:(И вообще, не знаю, как это делается:(Объясните мне. или помогите… Пожааааалуйста. N.

— Скажите, N, кто вы и почему обратились с этим вопросом ко мне?

— Да я не только к вам обратилась… ко многим… у вас мыло было, вот и написала..

— Но это ведь такой интимный вопрос — код Живого Журнала! Это, практически как в масоны вступить. Или целоваться. Нет, это загадка — всё равно ничего не понятно. В мире несколько миллиардов e-mail адресов, не писали же вы по всем из них?

— Окей, поняла… интимный, так интимный… Я просто не знаю, к кому обратиться… А разве так сложно помочь человеку?