Живой Журнал. Публикации 2007

Отключение вкуса произошло давным-давно, просто прежнем, небогатом событиями мире, это было не так заметно. Ну, это как горький растворимый кофе с подсластителем в пластиковом стаканчике. Если ты шёл полдня по лесу, и вышел промозглой осенью на станцию, то там этот кофе — дар богов. Но если у тебя есть выбор, ты в городе, то этот кофе всё же — дрянь, разрешённый воздух.

Меж тем он, этот растворимый химический кофе, остался ровно таким же. Всё это было — и уберите Ленина с денег, и проч., и проч.

При этом встречи Вознесенского со знаменитостями на всех континентах мне кажутся сейчас ужасно дурно описанными: он не съедает предложенные судьбой яблоки, а надкусывает и бежит дальше — как в старом анекдоте про воровство. У злого и часто несправедливого, однако ж умного Юрия Карабчиевского есть такое место: "…Божественное остроумие — это никак не способность к каламбурам. Каламбур не только не исчерпывает остроумия, но в некотором роде его исключает. Поговорим немного об этом предмете. Начнем с того, что остроумие бывает двоякого рода. Есть способность составлять остроты и шутки с помощью определенных известных приемов: игры слов, созвучий, совмещений несовместимого. Эта способность есть знание самих приемов, сознательное или интуитивное, и привычка, умение ими пользоваться.

Это — каламбурное остроумие… Здесь всегда, сквозь самую яркую краску, просвечивает четкий логический пунктир, и любой, как угодно запутанный клубок может быть размотан к исходной точке…

Нет, я ни в коем случае не хотел бы низвести каламбур до положения ругательства. Каламбур, как и сабантуй, бывает разный. Каламбур бывает приятный, бывает красивый, более того, он бывает очень смешной. Я хочу лишь сказать, что каламбурное остроумие в самом своем принципе механистично и потому, как правило, неглубоко и не живет долее текущего момента. Все хорошо на своем месте. Каламбур поверхностен — и прекрасно, не всегда же нам необходима глубина. Каламбур хорош, брошенный вскользь, в косвенном падеже, в придаточном предложении. Но он выглядит нелепо и претенциозно, когда занимает место высокого юмора. И он становится безумно назойливым и скучным, когда стремится заполнить собой повседневность.

Нет более скучных и унылых людей, нежели упорные каламбуристы. Вот ты разговариваешь с ним, разговариваешь и вдруг замечаешь по особому блеску глаз, что он тебя совершенно не слышит, что он слушает не тебя, а слова, да и то не все, а одну только фразу. Он случайно выхватил ее из текста и теперь выкручивает ей руки и ноги, тасует суффиксы и приставки, выворачивает наизнанку корни. Лихорадочная механическая работа совершается в его усталом мозгу. И когда, наконец, каламбур готов, он выпаливает его как последнюю новость, огорашивая тебя в середине слова, и приходится вымучивать вежливую улыбку, тихо сожалея о смысле недосказанного. А твой собеседник уже вновь наготове, нацелил уши, навострил когти, ни минуты простоя и отдыха"…

Это как-то легло на мои рассуждения о путешествиях. Ведь каждый день в Живом Журнале прощаются со своими читателями люди, уезжающие — кто в Индию, кто на Бали, а кто в Европу.

Я начал думать о цели и смысле путешествий вообще, и раздражение на хвастливого Вознесенского пришлось мне ко двору. Тут вопрос в том, что является целью этой безумной гонки по Земному шару — причём любое сформулированное объяснение годится: скука, желание приобрести или поддержать статус, любопытство, половое веселье… Тут главное сформулировать.

Извините, если кого обидел.

29 декабря 2007

История про разговоры CMXVI

— Угадай, про кого писал Евтушенко?

Всея науки император,
и самый Первый после — Пётр,
Он — Лобачевского соавтор,
и, как пред-Пушкин, свеж и бодр

.

— Державин, как живой

— Там есть ещё подсказка:

Наш многорукий русский Шива,
Пустыми не держал он рук.

.

— Хм. Это в каком же смысле, дрочил?! Или всё под себя грёб? И про кого это?

— Про Того, у которого Руки не Пусты. Известная фигура, да. Многорук, клыкаст.

— Сдаюсь. Я даже не догадываюсь, о ком это. Зато стих Евтушенки прямо державинский.

— Гаврилроманыча не трожьте. Он в гроб сходя. А Евтушенко это про Ломоносова написал.

— Гаврилроманыч замысловато подпустить любил, за что над ним в его время весьма часто посмеивались. Хотя, нет, не в его, он тогда уже был в гроб сходя. Про Ломоносова мысль была, но соавторство с Лобачевским меня смутило, я только про Лавуазье помню, и то очень смутно.

— Посмеивались-то посмеивались, но "Фелицу"-то написал, а потом в министрах походил. Вы себе представляете Евтушенко в качестве министра юстиции?

— Ну, что вы! Я их не пыталась сравнивать. Просто четверостишие напомнило своим замысловатым ритмом. Хотя, я сейчас перечитала, мой дядя самых честных правил получился.

— Я, кстати, совершенно не могу понять, каким размером пишет Евтушенко.