Здоровенный громила открыл сейф, и всем стало видно, что он до отказа забит зелёными американскими деньгами. Люди, пришедшие за деньгами, невольно привстали со стульев и протянули свои ручонки к своему и чужому богатству.
— Слушай, подожди, да? — остановил их Мирзоев.
Кредиторы замерли. Их руки зависли бессмысленно, как гипсовые конечности садово-парковых пионеров.
Обращаясь к старшему из гостей, Мирзоев произнёс:
— Подожди, я сейчас тебе один история расскажу. Вот у тебя, скажем, был женщина. Ты его в ресторан водил, торт покупал, мороженое ей покупа-а-ал, шубу покупа-а-л… Вы год жили счастливо, потом он от тебя ушёл. Ушёл к уважаемый человек. Может такое быть, да?
Кредиторы с глухим стуком закивали головами, роняя их на грудь.
— Так вот. Женщина ушёл к уважаемый человек. И ты приходишь к нему и говоришь: "Я с этой женщиной год жил, мороженное ей покупа-а-ал, шубу покупа-а-ал, вот тебе, уважаемый человек, чек из магазина раз, чек из магазина два, вот тебе ещё чек. Заплати мне? Да? Ты, конечно, прав будешь… Но ведь уважаемый человек потом об этом людям расскажет.
Мирзоев откинулся в кресле, и, помолчав, продолжил:
— Я, конечно, могу отдать тебе эти деньги. Я пилевал на эти деньги. Но меня могут спросить, зачем вы ко мне приходили. А я ведь уважаемый человек, потому что я не вру. Я скажу, зачем вы приходили и скажу, что дал вам денег.
А вы знаете, кто такой артист. Ведь артист — он кто? Он как женщина, да. Купил себе платье — и пляшет, радуется. Артист купил себе пиджак — и тоже пляшет, радуется. Он чисто женщина, понимаешь?
Гости уже и не рады, что пришли, они сидели на чёрной коже стульев как на сковородках. Они обливались потом и порывались покинуть Мирзоева, но тот остановил их жестом.
— Ты, конечно, можешь, взять эти деньги, да… Только вот представь, сидишь ты в кабаке, с друзьями, сидишь и видишь этот артист в телевизор. И ты друзьям говоришь: "Видишь этот голубой пиджак? Это я ему купил!". И гордишься — потому что ты уважаемый человек. А вы, конечно, правы… Конечно, правы, когда хотите денег.
А они, эти деньги уже выложены на стол грудой резаной бумаги. Хозяин делает над ними несколько широких пассов, будто фокусник на манеже. И зелёная бумага пугает гостей не хуже, чем огненные кольца — тигров.
— Да, вы правы, вы правы. Эти деньги — ваши. Но подумайте сначала…
Кредиторам не надо было думать, они, уронив пару стульев, оттянув толстыми пальцами цепочки на отсутствующих шеях, покинули кабинет.
После того, как эта история была рассказана, к нам подошёл музыкант Балабанов и сказал:
— Надеюсь, вы понимаете, что это враньё?
— Ну да, — отвечали мы ему.
— Враньё, враньё, — продолжил серьёзный человек Балабанов. — Пиджак был совсем не голубой…
лучший подарок — указание на замеченные ошибки и опечатки.
История из старых запасов: "Слово о блокадницах"
Пил я с блокадницами. Это было случайное, но важное для меня событие.
Есть такая история — про приезжего, что стоит, с сумками и чемоданами — на углу улиц Ломоносова и Фонтанки и всех пробегающих мимо спрашивает, как пройти к БДТ. Толпа торопится мимо него, люди толкаются… Никто ничего не отвечает. Но тут приезжий видит настоящую питерскую старушку. Идёт эта старушка медленно, идёт в шляпке, с букетиком в петличке, с перламутровыми пуговичками на пальто. "Простите, — кидается к ней москвич-приезжий, — как пройти к БДТ?".
— О, извольте… — сейчас вы перешагнёте поребрик, потом снова ступите на панель, пройдёте мимо булочной, потом вдоль прачечной, затем мимо садика, потом свернёте на параллельную улицу, пойдёте по ней, только она вам не нужна, но вы всё равно по ней пойдёте, затем свернёте направо — до трамвайного кольца, затем снова направо, потом налево, опять налево… О Боже — пизжу! Нет, направо…
Я думал, что это городской анекдот, но оказалось — реальность. Мои случайные собеседницы, готовя нехитрую закуску, говорили между собой так:
— Лизавета Николаевна, голубушка, тут заходил это мудило дворник, и собирал деньги…
— Да гоните вы его в пизду, Мария Николаевна, мы ему уже в прошлом месяце заплатили.
Они обладали свободой от приличий, потому что отбоялись своё — давным-давно. Мужчины их вымерли. Родителей выслали вскоре после пальбы в коридорах Смольного, и они потерялись на бескрайних просторах России, Братьев их выкосило на Синявинских высотах. А оставшиеся профессора-старики умерли от голода. Мужчины ведь умирают от голода быстрее и чаще, чем женщины.
— Ну что, вы посмотрели этот дом? — сказала одна из блокадниц.
Я ходил смотреть на дом, в котором родился мой дед. Деда моего нет на земле, но я — глаза и уши его, он жив, пока ещё жив я.
И дом этот на Васильевском острове был своего рода кенотафом, продолжающим историю человека в месте его рождения, где не осталось уже никого, и где семейный след остыл.