Живой Журнал. Публикации 2009

А не видел я этого дома давно, потому что первый раз приехал в город, сокращаемый до каббалистической аббревиатуры СПб. Посетил его в первый раз в жизни — давным-давно жил в городе, что назывался Ленинград, а это, понятно, разные города.

И всё меньше стало в нём переживших блокаду.

Вот с блокадницами-то я и пил праздничным вечером Девятого мая. И доставая бутылку из шаткого холодильника, отвечал им на вопрос о том, нашёл ли я дом деда.

— Угу, — отвечал я.

Мы быстро разлили — им поменьше, а мне побольше.

Никаких дурацких хлебных здравиц блокадницы не произносили, а пили да закусывали. Пили, будто клевали из рюмок.

Я же думал о гибели в сорок первом и сорок втором году особой ленинградской цивилизации, и волосы начинали шевелиться у меня на голове. Это была вполне размеренная гибель, потому что ленинградская цивилизация уничтожалась постепенно, её чистили, подчищали, потом недочищенных убивали, и, наконец, запылали Бадаевские склады.

Особенно тяжело мне было слушать этих старух. Эти, с которыми я пил, были веселы, но не естественным весельем, а оттого, что были выморожены и выплаканы. Это другие, виденные мной раньше, рассказывали о том, как город съёл сам себя. А теперешние говорили, что хорошо съездить завтра на участок по Сестрорецкому ходу, каков нынешний губернатор противу прежнего. А у одной из них всё ещё оставались на паркете чёрные следы от самодельной печки, а у другой не осталось следов, потому что она сожгла весь паркет. Я слушал про всё это, и лицо моё было залито слезами, как кровью.

И не мог я до конца осознать гибель живых, тёплых людей, хороших и плохих, и они не могли осознать, хотя видели её, эту гибель.

Они становились какими-то бестелесными, поэтому мы пили наравне. Это было даже не пьянство, потому что что-то в организмах после блокады изменилось, и они принимали спирт, не пьянея.

Цивилизация погибла, и они были похожи на чудом спасшихся египтян. Потусторонние, они бродили по разным городам. Нестрашная смерть выглядывала из их глаз. Я видел этих людей такими. Может быть, были и другие, но мне выпали именно эти глаза и эти лица.

Я воткнул вилку в калейдоскоп копчёной колбасы на блюдце.

Жахнул в светлом небе салют. Закудахтали, заверещали автомобильные сигнализации.

Праздник кончился.

лучший подарок автору — указание на замеченные ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

01 октября 2009

История из старых запасов: "Слово о зоолетии"

Многие уже забыли трёхсотлетие Петербурга, а меж тем шума от него было столько же, сколько от дурацкого небоскрёба, что хотят теперь построить в этом городе. Меня позвали на праздник, и я приехал туда вечером накануне, мимо нескольких тысяч милицейских задниц, что стояли вдоль Московского проспекта. Я ехал мимо них пять минут, десять — и всё стояли и стояли передо мной милиционеры стеной и спиной. А на заднице у каждого трепетали плащ-палатки, свёрнутые в фаллические символы. Причём несколько человек сговорившись, шептали мне в ухо:

— А ты знаешь, до чего дошёл наш губернатор Яковлев? Он нанял две эскадрильи истребителей для разгона облаков. У вашего губернатора Лужкова нанял, разумеется.

Только вышел я на Невский проспект, сощурился на солнце так наскочила на меня девушка "мужчина-угостите-мороженым". Я замешкался, а девушка обиженно замычала и довольно больно ущипнула меня за бок. Я остался стоять посредине улицы, сопя от обиды, потому как девушка скрылась.

А вот в Петропавловской крепости мороженое продавал настоящий негр — белозубый и весёлый. Это был потомок арапа Петра Великого, хранящий верность фамильному обету. Он выбрал себе службу поблизости от усыпальницы покровителя рода. Мороженое стало символом великого города. В негритянском мороженом сочетался Пушкин и заснеженная пугачёвская степь, жаркие сражения и сибирские морозы. Я откусил кусок империи, холодный и белый, хрустнул ломким краем решётчатого, похожего на лимонку стакана, ничуть не изменившегося со времени пропажи красных галстуков и школьной формы, со времени моего идеологического детства, в котором разноцветные дети водили хороводы на обложках учебников. Теперь всё вернулось — чёрное и белое. Теперь можно было с новым чувством идти по петербургской брусчатке.

Всё встало на свои места, и жизнь потекла правильным чередом. На Неве не было видно воды, потому что повсюду стояли корабли с иностранными делегациями. Корабли эти были выше Ростральных колонн, выше Александрийского столпа и колыхались, как плавучие памятники.

А потом я пошёл в отель "Европа" и стал наблюдать литературную премию. Там, впрочем, я в первый раз за шесть лет ошибся — думал премию дадут одному человеку, а дали её двум другим.