Живой Журнал. Публикации 2010

Кажется, все события этой долгой жизни сосредоточены тогда, в историческом прошлом, когда молодой студент караулит от воров свою лодку на ночном берегу в Куоккале, когда сыплет сахар в жиклёры гетьманских броневиков, когда возвращается из Берлина на Родину, подняв руку, сдаваясь.

Но жизнь продолжается.

В благополучной этой жизни было множество трагедий, причём трагедий настоящих, неподдельных, и был множество счастья.

Огнев описывает один разговор со Шкловскийм, что происходит на даче близ Шереметьево: «…Я пришел к Шкловскому, когда он собирался ехать за границу. Он жил на маленькой даче, и вокруг шевелились от сильного ветра посаженные им молодые кустики сирени. Он стал говорить о Толстом и незаметно для себя увлекся… Я с ужасом увидел, что он выкапывает вчера посаженные кусты и складывает их рядом с ямками. Но мысли его были так остры и неожиданны, что я боялся их спугнуть. Потом Шкловский пошел на другую сторону дачи и быстро и ловко вырыл ямки, в которые — продолжая развивать мысль о том, что «крестьянин для Толстого общечеловечен», — постепенно пересадил кусты…

Потом мы пили чай с вареньем, и Шкловский долго смотрел в окно, нахмурившись. Он потер свой огромный лоб и спросил: «Кажется, здесь росла сирень?»

Анекдоты о нем можно рассказывать часами. Например, я заметил, что, когда он кончает очередную книгу, переставляет стол на новое место… Первое время Шкловский ушибается о край стола, так как стол оказывается на непривычном месте. Потом привыкает. Впечатление такое, что новое для него начинается с нуля.

Но это не так. Огромная, феноменальная эрудиция — культура мира — за его широкими и крепкими плечами.

Шкловский кончил книгу о Боккаччо.

Он дал мне рукопись по старой дружбе. Тогда просил не очень «болтать», так как не считал рукопись готовой к печати. Передаю разговор о сделанной, чистой главе, которую Шкловский не собирался чистить. Речь идет о Четвертом дне «Декамерона». Несчастная любовь у Боккаччо сравнена с… «Анной Карениной».

— Ты помнишь, — говорит Шкловский мне, — женщина стоит спиной к окну (честно говоря, ничего не помшо — но молчу)… Она так спиной и выбрасывается… Ее провожают толпы народа… Анна не может жить в обществе, ее отвергают… Заметь: мышь — пропускают. Анну — кошку! — нет, не могут пропустить… Героиня Боккаччо говорит, что ничего уже не может есть после того, как «съедено благородное сердце» любимого… Муж заставил ее обманом съесть сердце любовника, незадолго до этого убитого им в засаде — Далее я говорю о том, что такое общество во времена Боккаччо и во времена Толстого. И как возникает противоречие любви и условностей времени…

Шкловский рассказывает, а я смотрю на красивую шапочку почетного доктора Сассекского университета (Великобритания), диплом Почетного гражданина города Чертальдо (родина Боккаччо), которых удостоен Шкловский.

Боккаччо я отложил, — говорит Шкловский, — пусть отлежится… А вот мой «Дон Кихот» готов…

На столе — папка. В ней сценарий ТВ-фильма о гениальном идеалисте, ламанчском идальго, созданном воображением и гением Сервантеса.

— Обрати внимание! Как изменяется способ описаний в «Дон Кихоте». Между написанием первой и второй книги — каких-нибудь десять-двенадцать лет, а между тем незаметно изменяется все… даже отношение к маврам… Дон Кихот приближается к Санчо Пансе (Шкловский говорит: «все более санчопансеет», а Санчо — все более «донкихотеет»)… Пародийный роман на глазах эволюционирует в проблемный… Мудрец не может быть безумным… Безумен мир…

И по свойственной ему ассоциативности мысли, без всякого, казалось, перехода, говорит:

Истину нельзя получить при помощи поправок… В искусстве новое не развивается простым опровержением старого… Отжившее осуждается в процессе спора равных противников… В «Кандиде» Вольтера два философа — оптимист и пессимист. Они по- Разному толкуют один и тот же факт. Достоевский в «Братьях Карамазовых» с равной силой пишет речи защитника и прокурора.

Потому вы и назвали свою книгу о Достоевском «За и против»?

Конечно.

А как же выражается точка зрения художника?

В споре, — иронически говорит Шкловский и смеется. — В споре с самим собой. И со временем. Большой художник чувствует отстаивание содержания своих романов или стихов от времени. Это — конфликт формы, которая перестает подчиняться.

Я вспоминаю дневники Александра Блока: «Надо еще измениться (или — чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать материал».

Говорю Шкловскому. Он вздыхает:

Да, трудно писать, когда писать легко…

Но пишущие трудно — трудно и читаются, — возражаю я. — Ясное для художника легко читается… Толстой… Пушкин…