Живой Журнал. Публикации 2010

Яснополянский фотограф в молодости был влюблён в портрет. Он рассказывал мне эту историю посреди ночи, будто пересказывая кошмарный сон. Зачин был в том, что фотограф отправился в заграничную поездку от обкома комсомола. Ехать нужно было в Италию. Там, внезапно остановившись на римской улице, он увидел обыкновенную репродукцию Джоконды — только, фактически, соответствующую размерам полотна. Репродукция была приклеена скотчем к стене, вокруг суетился народ, сновали посетители блошиного рынка… Фотограф попытался купить плакат, но вспомнил, что у него нет денег. Что-то там случилось с обменом, или просто советским туристам не успели выдать мелочь. Итак, денег не было, и он выменял его на несколько пачек сигарет, которые тогда были обязательной нормой зарубежной поездки — наряду с консервами и колбасой.

Вечером его вызвали к старшему группы и грозили, что отправят обратно за спекуляцию на чужих улицах, были какие-то другие неприятности, но он был уже неразлучим с глянцевой женщиной. Вернувшись в Тулу, он повесил её на стену в своей комнате, начисто лишённой мебели.

У него тут же появились завистники. Фотографические художники, приходя в гости, завистливо цокали языками, старались ткнуть пальцем в грудь итальянской женщины. Между тем, дела фотографа пошли в гору. Началась полоса удач, в комнате появилась мебель. Джоконда улыбалась со стены на благополучие своего подопечного.

Найти в её окладе свёрток с монетами фотограф вряд ли бы смог, но завистники множились. Фотограф был человек образованный и читал Гоголя. Он знал, чем оканчиваются шалости с портретами. Фотограф почувствовал, как Джоконда стала забирать его душу. До ножа дело не дошло, но он быстро сплавил её кому-то из друзей.

— Тогда-то я и увлёкся практикой десяти путей, — завершил он свой рассказ о волшебном портрете.

Могила Толстого похожа на компостную кучу. Она находится в глубине леса. Все гуляющие к ней (а к этой могиле не ходят, а именно гуляют), говорят о материальном положении семьи графа. О чём же ещё им говорить?

Когда я подошёл к могиле, то внезапно оказался в темноте. Это была храмовая темнота.

Вершины деревьев сомкнулись у меня над головой. В храме царили неясные потусторонние звуки. Солнечные лучи играли на листьях, ещё державших на спинах капельки воды. Капли скатывались, падали вниз, в лесу происходило шуршание и шелест.

Лес высыхал.

Кроме разговоров о материальном, у могилы часто говорят о немецких оккупантах. Я как-то беседовал с патриотически настроенными людьми о русской истории, и было мне плохо… Дело в том, что спокойно говорить о русской истории можно только с непатриотическими людьми — ибо столько в ней страха, ужаса и величия. Зашёл разговор о Московской битве и о Ясной поляне, и вновь подивился живучести мифа об осквернении могилы Толстого. Дело в том, что хороший писатель Владимир Богомолов в своей давней, но очень интересной статье "Срам имут и живые, и мертвые, и Россия…" написал странный пассаж, упоминая материалы Нюрнбергского процесса: "В течение полутора месяцев немцы оккупировали всемирно известную Ясную Поляну… Этот православный памятник русской культуры нацистские вандалы разгромили, изгадили и, наконец, подожгли. Могила великого писателя была осквернена оккупантами. Неповторимые реликвии, связанные с жизнью и творчеством Льва Толстого, — редчайшие рукописи, книги, картины — были либо разорваны немецкой военщиной, либо выброшены и уничтожены…" И вот Богомолов пишет: "(Под "изгадили" подразумевалось устройство в помещениях музея-усадьбы конюшни для обозных лошадей, а под осквернением могилы Толстого имелось в виду сооружение там нужника солдатами полка "Великая Германия")". Это очень печальная ошибка — всё дело в том, что в доме немецкие солдаты, конечно, напакостили, кое-где нагадили, кое-что стащили, а вот никакого нужника на могиле не было. Историю про сортир придумали какие-то пропагандистские дураки.

И вот почему — могила находится от усадьбы чуть не в километре и в лютый мороз 1941 года никакой немец не добежал бы туда через лес — примёрз бы по дороге со своим говном.

Кроме того, немцы там устроили кладбище своих солдат и офицеров, и мчаться туда за отправлением естественных надобностей, чтобы заодно осквернить могилы своих боевых соратников — и вовсе было бы нелепо.

Волоокие и прекрасные девушки, что работали в музее, рассказывали мне, что поверх могилы Толстого был похоронен какой-то немецкий офицер. Это, конечно, было некоторым осквернением. Не думаю, что Толстой, даже при известном его опрощении, обрадовался такому соседству.

Вот что имелось в виду под осквернением могилы писателя.

Как только хмурые красноармейцы из Тулы погнали немцев к западу, могилу вскрыли (в связи с этим осматривали и проверяли и тело самого Толстого), потом всех немцев выковыряли из мёрзлой тульской и выкинули в овраг.

Но мои собеседники начали горячиться, и с упорством, достойным лучшего применения кричать: "Нет, насрали! Насрали!".