Живой Журнал. Публикации 2012

История про то, что два раза не вставать

После того, как вышел роман Катаева "Алмазный мой венец", Шкловский очень обиделся на автора и даже написал (не очень, правда, остроумную) эпиграмму:

Из десяти венцов терновых
Он сплел алмазный свой венец.
И оказался гений новый —
Завистник старый и подлец.

Филологи Котова и Лекманов, которые подробно разбирали катаевскую книгу, ехидно замечали: «Умоляю читателей не воспринимать мою работу как мемуары. Терпеть не могу мемуаров», — писал хитрый Катаев о своем романе в своем романе. Увы, у филолога нет права и возможности внять этой требовательной просьбе» — но всё же что, в конце концов там было написано, в этой скандальной книге? (То есть, что задевало Шкловского и его вторую жену? По нынешним меркам, сильно изменённым возникновением настоящей бульварной прессы, ничего. Но Катаев был талантлив во-первых, во-вторых очень точно чувствовал общественный спрос, а этот спрос всегда поворачивается от того, что делают знаменитые люди — от их знаменитых книг, знаменитых самолётов и ракет, знаменитых формул или зданий к их частной жизни. Итак, он писал о том что у ключика была любовь и «"она лукава", и, как выяснилось позже и нанесло ключику незаживающую рану, что оставила неизгладимый след на всём его творчестве, сделала его гениальным и привела в конце концов к медленному самоуничтожению. Это стало вполне ясно только теперь, когда ключика уже давно не существует на свете и только его тень неотступно следует за мною. Мне кажется, что я постиг еще не обнаруженную трагедию ключика». Потом Катаев рисует картину любви. И мы все её знаем — так бывает, когда наблюдаешь за романом друга, он кажется беззащитным, а внутренние слова двух людей, вырвавшиеся случайно наружу— немного пошловатыми «Ах, как они любили друг друга — ключик и его дружок, дружочек, как он её называл в минуты нежности. Они были неразлучны, как дети, крепко держащиеся за руки. Их любовь, не скрытая никакими условностями, была на виду у всех, и мы не без зависти наблюдали за этой четой, окружённой облаком счастья. Не связанные друг с другом никакими обязательствами, нищие, молодые, нередко голодные, веселые, нежные, они способны были вдруг поцеловаться среди бела дня прямо па улице, среди революционных плакатов и списков расстрелянных. Они осыпали друг друга самыми ласковыми прозвищами, и ключик, великий мастер слова, столь изобретательный в своих литературных произведениях, ничего не мог придумать более оригинального, чем "дружочек, друзик". Он бесконечно спрашивал:

— Скажи, ведь ты мой верный дружок, дружочек, друзик?

На что она также, беспечно смеясь, отвечала:

— А ты ведь мой слоненок, слоник?»…

И как бы оказывается, что именно из-за этой любви молодой человек не уезжает с родителями в Польшу, мать его проклинает (не понятно, факт это или доведённая до красоты деталь), но счастье влюблённых недолго. Девушка выходит замуж за «одного столичного служащего в губпродкоме». Деталь с продовольствием тем более оскорбляет читателя — продовольствие противоположно тонкой романтике.

Причём девушка говорит бывшему возлюбленному: «что, служа в продовольственном комитете, Мак имеет возможность получать продукты и что ей надоело влачить полуголодное существование, что одной любви для полного счастья недостаточно, но что ключик навсегда останется для неё самым светлым воспоминанием, самым-самым её любимым друзиком, слоником, гением и что она не забудет нас и обещает нам продукты».