Следы другого гарнитура обнаруживались, в частности, в Польше.
И до сих пор никакой ясности в том, где искомый ствол, нет.
То есть, можно было бы выбирать из двух, с надеждой на то, что Дантес мог оставить и засечку. Ну там закусил зубами рукоять, будто зарубку сделал — как снайпер, к примеру.
Но даже из двух нынче выбрать оказалось нельзя.
А ведь какой сюжет.
История про то, что два раза не вставать (2012-10-30)
А вот кто-нибудь мне может объяснить фразу Зверева, который пишет о Фицжеральде: "Записи в тетрадях, подбиравшиеся согласно выделенным Фицджеральдом тематическим разделам — всего их было 20, по числу букв в английском алфавите
". Фраза эта (и число) повторяется во всех перепечатках.И, чтобы два раза не вставать, а есть ли хороший комментарий к толстовскому стихотворению "Двух станов не боец, но только гость случайный"?
История про то, что два раза не вставать (2012-10-31)
Обнаружил при этом, что из всех божеств Мамона оказался сильнее прочих. Он умудрился подвинуть Хеллоуин на несколько дней (какое-то огромное количество людей справляло этот рисковый праздник по клубам в ночь с пятницы на понедельник).
Мамона умудрился подвинуть всех бесов и упырей, доказав свою силу.
С одной стороны адова сила корысти понятна, а с другой — есть в этом некоторый оптимизм: никаких движений подвинуть Рождество для удобства торговли я не наблюдаю. Держатся всё ж люди истинной веры.
И, чтобы два раза не вставать, вспомнил о хоровом пении.
Был в моём детстве странный опыт. Я несколько лет пел в школьном хоре, вернее, в хоре Дворца пионеров.
Причём я был даже членом хорового общества. Членский билет с отметками уплаченных взносов я довольно быстро потерял — уронил в снежную кашу где-то по дороге.
Очень расстроился — сейчас мне тоже печально. Это ж круто, хоровое общество — тайный детский хор — совсем как в романе моего любимого Шарова.
А пели мы странное — "Сурка",разумеется. Знаменитую "Беловежскую пущу" мы отчего-то не пели, но хитом было "Белеет ли в поле пороша…"
Но чаще я вспоминаю особый мистический корпус детских песен, которые теперь канули в небытиё.
Пели забытую "Сестрёнка Наташка — теперь первоклашка, теперь ученица она и знает об этом вся улица наша, и знает об этом вся наша страна".
Тянули какую-то бодрую песню "На улице мира — весёлый народ, на улице мира теперь хоровод".
Вот во всей этой херне был какой-то таинственный смысл, будто в МОПРовских членских билетах, будто в заклинаниях покинувших нас колдунов.
Вот что я помню.
И когда я раздвигаю меха маленькой гармошки в пригородных поездах Рижского направления и хрипло выкрикиваю в мазутную толпу пассажиров слова о том, что раскинулось море широко, и Красное море шумит, а воск тает жарою согретый — я с благодарностью вспоминаю своё детство.
История про то, что два раза не вставать (2012-10-31)
Размышлял о природе смешного.
То есть не о самой природе, а о каких-то её странных проявлениях. О
Вот довольно много моих знакомых, людей неглупых и начитанных, вдруг стали пересказывать историю про философа Пятигорского.
Самого чудаковатого философа я бы хотел вынести за скобки повествования — я как-то особой привлекательности в его текстах не обнаружил, некоторую чудаковатость в его выступлениях оценил, но и всё. Однако ж, если люди его любят, не стоит стоять на пути у высоких чувств.
Дело в том, что Пятигорский как-то выступая с очередной лекцией на родине, заговорил в такой несколько торопливой манере о смысле русской жизни. И говорил он о том, что главная особенность России — не воровство, не мздоимство, не дураки, не злоба…
И тут, когда он уже стал совсем не слышен публике, взорвался и завопил:
— Главная особенность России — Это хуйня! Это всякая хуйня!
Чтобы два раза не вставать, я скажу, что ничего остроумного тут не наблюдаю. Собственно, это реприза мне представляется зеркалом современно стендап-камеди. Многие современные комики вдруг обнаружили, что если с эстрады произнести, произнести громко и отчётливо слово "жопа", то в зале смеются. Это неожиданное открытие перевернуло весь жанр постсоветской эстрады. Эти комики могут оказаться вполне милыми людьми, но меня интересует именно анатомия смешного.
Что кажется смешным в неожиданно произнесённом слове "хуйня"? Его неожиданность? Или то, что возвышенный интеллигент ожидает возвышенного, а чудаковатый философ оказывается нечужд непечатной лексики?