Живой Журнал. Публикации 2012

История про то, что два раза не вставать

Заговорили о Паустовском.

Видимо, причина в Булгакове, поскольку они оба питомцы Александровской гимназии. (Вертинского, кстати, оттуда выгнали).

Удивительно то, что Паустовский родился в Москве, а сейчас, когда всё смешалось, кажется киевлянином.

Его много ругали — ещё при жизни.

И не только литературные начальники, но и коллеги. Один из них назвал Паустовского "гениальным плохим писателем".

Действительно, Паустовский очень интересен, если пишет про себя — как в знаменитых повестях о жизни, но мгновенно, когда выстраивает самостоятельный сюжет, становится чудовищно сентиментален.

Беда, собственно, не в самом Паустовском, а в специфических ожиданиях публики.

Это ожидания чувств, что бы уж доподлинно были чувства, и жизнь, и слёзы, и любовь.

В антисентиментальную эпоху спрос на чувства и романтику, конечно, никуда не пропадает.

И общественный желудок будет их выделять хоть из таблиц Брадиса.

И вот Паустовский занял особую нишу "про чувства и природу". Он во множестве взял из прошлой русской литературы приёмы и вписал их в советскую реальность. И пошли у него бродить по страницам все эти чудовищные старики в потёртых шинелях, декабристская любовь и кованные розы как символ повышенной духовности.

Тут ведь нет особой тайны: желание человека сопереживать никуда не девается, даже в эпоху коллективных чувств. И крестьянки чувствовать умеют.

А Паустовский был, с одной стороны, хорошо образованный человек — всё-таки в его жизни была Первая Императорская Александровская гимназия и огромный корпус прочитанных книг. Он помнил всю эту старую культуру, будучи очень молодым. С другой стороны, он миновал индустриализацию литературы.

Но даже интереснее — он миновал пору экспериментов его коллег.

Всё это буйство форм, попытки выразить новый рождающийся мир новыми средствами — шум языков Бабеля и Платонова, лязганье конструктивизма, понемногу скрывающиеся в тени настоящего абсурда развлечения обэриутов — это всё его как-то минуло.

Зато потом Паустовский, очень точно попал в точку общественного интереса к природе, лесам и зверушкам, охотничьим рассказам, что была вырезана из общественной эстетики лет на тридцать. Плюшевые пледы, слово "офицер", дачная веранда с сиренью в вазе, бокал шампанского с видом на море, все эти эстетические ориентиры вернулись ещё при Сталине.

Я тут недавно размышлял над одним его рассказом.

У Паустовского есть рассказ 1943 года под названием "Снег". Это удивительный текст хотя бы тем, что он написан в точности по канону святочного рассказа.

Суть там в следующем — во время войны в маленьком северном городе поселяется певица из Москвы с дочерью. Живёт она без мужа (замужество было неудачное). Они поселились в доме старика, который сразу умирает. "Татьяна Петровна привыкла и к городку и к чужому дому. Привыкла к расстроенному роялю, к пожелтевшим фотографиям на стенах, изображавшим неуклюжие броненосцы береговой обороны. Старик Потапов был в прошлом корабельным механиком. На его письменном столе с выцветшим зеленым сукном стояла модель крейсера "Громобой", на котором он плавал".

Это совершенный мир, что называется "дореволюция", и вот московская певица ходит по дому трогает чужие вещи и лицо хозяйского сына что служит "в Черноморском флоте" (сам предлог тут отдаёт запахами старины и добротности). Да и живёт в эвакуации певица не только с дочерью, но и с её нянькой — так что это рассказ об особом социальном слое. Под лаской плюшевого пледа.

Но вернёмся к сюжету. Лицо молодого лейтенанта на фотографиях кажется женщине знакомым.

Впрочем, лейтенант приезжает на побывку, но ещё на станции, узнав, что отец умер, собирается обратно.

Всё же он остаётся на ночь и между этими молодыми людьми возникает чувство привязанности.

Они чувствуют влечение друг другу, и лейтенант всю ночь ворочается на диване в кабинете, потому что "каждая минута в этом доме кажется ему драгоценной и он не хочет её упустить".