Живой Журнал. Публикации 2012

И, что бы два раза не вставать — какой-то странный день мизантропии и меланхолии. Сразу хочется спросить мироздание: "А я толстый и некрасивый?" А мироздание ответит мне "Они просто ничего не понимают". Видел сегодня хорошего человека в бешенстве. Ещё видел много всякого, несмотря на хорошую, впрочем, всё время меняющуюся, погоду.

Извините, если кого обидел..

09 ноября 2012

История про то, что два раза не вставать (2012-11-10)

Шёл сейчас по ночному городу, слушал дудук при помощи подручных электронных средств.

А в городе ночью не прекращается рабочая жизнь — в промозглой мгле продолжают ковыряться в трамвайных путях люди в оранжевых жилетах. Стучат кувалдой куда-то в гравий меж трамвайными путями, пинают криво припаркованные машины, чтобы вышли в ночь их владельцы. Перемигивается жёлтыми проблесковыми маячками экскаватор на обочине — с таким же экскаватором, стоящим подальше.

Размышлял при этом о причудливых сочетаниях людей — видимо это возрастное. Если прожил достаточно долго, то можешь наблюдать, как дует людской ветер к югу, оборачивается к северу, кружатся люди, и оборачиваются на круги свои.

Товарищ мой должен был утром ехать на похороны одного военного переводчика, которого я знал, да знал мало.

Не сказать, что тот мне нравится, особенно во хмелю, да только смерть смыла это былое раздражение.

Иные люди в эти дни меняли свои жизни, причём с отчаянием надежды, и тому отчаянию я не доверял.

А уж чужой надежде доверять дело совсем зряшное.

И, чтобы два раза не вставать, вспомнил рассказ Волгина о студенте, который не знал, когда умер Толстой. Его спросили об этом на экзамене, и когда он не смог ответить, спросили ещё — до революции или после. Студент, подумав, отвечал, что — после. Тогда его спросили, как тот относился к Советской власти. Студент, подумав, сказал, что принял.

Я, помню, слушал эту историю, и ощущал, что в ней не хватало детали.

Напрашивался последний штрих в этой биографии: Толстой умер в 1921 году.

Его сгубило отсутствие воздуха.

Извините, если кого обидел.

10 ноября 2012

История про то, что два раза не вставать (2012-11-12)

За выходные дни то и дело в Сети всплывало известие, что любительницам несанкционированного хорового пения в храмах не дали очередную гражданскую премию. Люди говорят об этом с некоторым злорадством, хотя о названии премии и о самом её существовании, как правило, слышат впервые.

Ну, это не моё, собственно дело.

Собственно, речь была о такой хитрой премии имени Мартина Лютера — того самого Лютера, что кидался чернильницами и приколачивал важные объявления к дверям храмов. Не помню, пел ли он там.

У меня, правда, вот возник совершенно иной вопрос (как показывает мой опыт, мне всегда интереснее именно побочные вопросы). Благодаря невыдаче премии отечественным номинантам, я узнал, кому её, собственно, дали.

А дали её немецким рестораторам из Регенсбурга за то, что они теперь отказываются обслуживать нацистов.

Там раньше приключилась такая увлекательная история про то, как нацисты обижали темнокожую женщину, за неё заступился храбрый бармен, они бармена побили, тот, слава Богу, от них всё же убежал. Ну и рестораторы решили нацистов не кормить.

Премия имеет девиз «Бесстрашное слово». Не кормить, конечно, бесстрашно — и, видимо, нацисты у них составляют четверть выручки, если это так героично и именно это отчаянное свободное слово. Но в 1933 было бы круче, чего там.

Но я почитал декларацию рестораторов и обнаружил там сплошь общие слова. Типа, мы за мир, против расизма, за всё хорошее против всего плохого.

Но как понять, что за «расистское поведение» по внешности, пока они не начали его проявлять?

То есть, они должны расистски себя проявить до того, как у них приняли заказ.

А если они поели и заорали «Вон черномазых!» — что, им счёт не приносят? Вот, к примеру, «носить свастику». Если человек нарисовал себе на пипиське свастику и в баню притом не ходит — какое мне дело до его свастики? Вдруг он вообще индус — это уж отдельная история. Хотя одного певца не пустили на работу в оперу даже не за то, что на нём нарисована свастика, а была когда-то.

Или пришёл какой гитлеровский старичок, которому по недоразумению мои родственники не залепили бронебойным под башню в сорок третьем. Убеждений он не поменял с тех пор, но пришёл он не форме Panzerwaffe, а так, в пиджачке.

Что с ним делать? Расспросить дотошно? Встал ли, типа, на путь исправления? И только потом ему кофе нести?

Да и как обустроить процедуру? Вот, сидят молодые люди за столиком и тихо, как в знаменитом романе Бредбэри начинают рассказывать: «1 апреля 1924 г. я был заключен в крепость Ландсберг — согласно приговору мюнхенского суда…» Прислушиваться? А вдруг они там о разведении герани говорили, а просто не понравились официанту? Или и вовсе — официант им нахамил, а потом и решил списать всё на то, что они — скрытые нацисты.