Живой Журнал. Публикации 2012

Моё поколение — ну, для меня примерно 1963-73, хотя возможны вариации. Поколение редактора субтитров Ээро, чтобы еще сузить рамки — были в те же годы и нормальные люди, наверное. Так вот это поколение оно же вообще-то потерянное. Не в красивом там смысле, а — непригодившееся. Сейчас-то, конечно, это самое поколение лезет изо всех щелей, чтобы как бы тоже покричать: вот, мы есть, мы Быков, Гришковец, Абрамович (про писателей не буду из ревности). Но это все лажа. Потому что на самом деле есть такая штука, как геном.

Я вообще-то не знаю, что такое геном, но я напишу, как я про него себе воображаю. Люди должны быть приспособлены к окружающей действительности, поэтому геном помогает нам родиться именно такими, чтобы получше ее иметь. Действительность, падла, меняется, и тогда имеет нас… И вот, скажем, я был заточен под действительность 1968 года. Я ей идеально шел. В 1968 году я добился бы сразу и многого. Не будем перечислять все возможные поприща — ну, на олимпиаду я бы наверное все же не поехал — но их немало.

Остановимся на советском писателе. Эх, каким бы я мог быть советским писателем!

Мне спится и видится, как я пишу многосерийку про битву за кукурузу. Мне это не трудно — я под это заточен, я просто хочу про сельхозкооперацию, про покорение ледовых полей, про перековку стиляг, ну что-то такое, чтобы добро побеждало родимые пятна вдребезги. Я — такой, у меня есть все необходимые качества. Я даже не интересуюсь, покупают ли мои книги, мне все равно, мне только надо, чтобы их издали огромными тиражами за огромные денжищи, а там пускай под стол подкладывают, в жопу засовывают, буржуйки топят, план заворачивают, мне все равно. У советских — собственная гордость, до фига особенная.

Я бы дружил со властью. Мне прощали бы аморалку и алкоголизм. А как не простить? Иногда я подвязывался бы на год, и меня включали бы в делегации. Я бы фотографировался с Фиделем, с Кимом, с Саддамом. А что — войны-то не было бы, зассали бы янки. Саддам писатель, брат, мы бы давали друг другу автографы, курили кальян. Ну и что, что иракский народ томится? Я вот сейчас томлюсь, и меня никому не жаль. Никто не включит меня в делегацию, а если я сам куда-нибудь припрусь, то никому я там не нужен и не интересен. Вот будь я советский писатель — тогда да, тогда меня водили бы на веревочке везде и ко всем, Джей Ло умоляла бы у сопутствующих товарищей разрешения снять меня в клипе (спящего поперек стола) а Роберто Карлос пригласил поиграть в бильярд — хрен ли ему неграмотному спортсмену со мной еще делать. Все это было бы, а теперь? Мне не пришлось зарывать талант в землю, все зарыли без меня. Наше поколение похоже на выпускников мореходки, узнавших, что все моря и окияны пересохли навсегда. Те, что были прежде нас, успели себя хоть частично реализовать в заданных при проектировании условиях, те, что после — в общем-то, и не знают, каковы были те условия. А тут поманили — и кинули. А ведь мы готовы были уже… Уже начали пьянствовать и безобразничать в промежутках между бездельем и перекурами, и тут оказалось — все. Но всего остального мы не то чтобы не умеем делать, а просто… Просто не хотим же, признайтесь, коллеги. В этом наше предназначение. Конечно, вроде бы и теперь никто не запрещает, но в том-то и цимус: при рыночных отношениях пить и безобразничать сплошь и рядом приходится на свои. Только несоветский идиот может сказать, что в этом есть высокий кайф. Нет. Пить надо не во время работы, а вместо работы, и чтобы зарплата шла, и чтобы блевать на знамя передовиков производства, и чтобы с утра, цвета матэ, бодренько присягнуть на верность марксизму-ленинизму. И совершенно же искренне! Это образ жизни. Эх, каким бы я все же был писателем, каким членом профсоюза. Я бы снимал трубку: что? Что написал этот козел? Нет, конечно, я его давно не читаю, этого мудака, конечно подписываю, конечно зачитаю. Завтра, да. А что напишете, то и зачитаю. Потом сразу вниз, во двор, к автомату с двушечкой: старик, мне сейчас звонила эта блядь… Ну, ты понимаешь. А что я мог сделать, старик? Очередь на квартиру, да… Но ты же знаешь, если бы не это — я бы ее просто послал! И потом, в мае едем во Франкфурт. Вот после Франкфурта — давай созвонимся после Франкфурта? Нет, я сам лучше тебе позвоню. Держись, старик! Как я тебе завидую! А мне, представь, придется эту мерзость завтра вслух читать… Пойду напьюсь. И правда — пойти и нажраться в хлам от отвращения к себе. Какая буря эмоций! Какая востребованность! Орать с балкона: ссал я на вашу власть! и пытаться это сделать, отнимать фуражку у оробевшего участкового — хули, это ж писатель! — потом заставить его пить и рассказать всё-всё.