А, всё же хорошая погода сейчас. Мелкий дождь, сидишь в тепле, смотришь в вымытое стекло — электричество варит горшочек и светит экраном. Нет, конечно, в такую погоду лучше за городом, в избе. Горшочек в печи варит, экран беззвучно разевает рты. Мужчины должны, развалясь, обсуждать старые войны: «И, представь себе, маршал Груши успевает к Императору…» (Я вёл такие разговоры, знаю их стиль — как-то на харьковской кухне: «И вот если бы наши танки рванулись к Джанкою, ведь ничего ещё не было решено, и вот…»)
Жёны шепчутся о своём. Подростки тяжело дышат на чердаке, сцепившись мизинцами, и ошалело вращают залитые гормонами глаза.
Вечером стукнет в дверь сосед в мокром дождевике: «А вам яблоки не нужны?»
Товарищ твой скажет: «Нет, не поеду сегодня в город, ну их всех, задрали»
Жизнь прожита, любовницы давно как жёны и нет вопросов, где кому стелить.
На кухоньке сушатся грибы, и пахнет пирогом. Кот брезгливо смотрит на пришельцев с проеденного мышами буфета.
Нет, хорошо.
История про то, что два раза не вставать (2013-09-04)
Разговорились с М. по поводу потребительских кредитов. Она задумчиво говорит: "Знаешь, кто-то с меня взял слово, что никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах, я не буду брать кредитов. Не помню, только кто".
"Коммерсант" считает
, что "Всего с невыплаченными кредитами живут 34 млн человек — это 45 % экономически активного населения страны".Это чрезвычайно интересная история — и я стал думать о прошлом. Нет, я понимаю, что весь западный мир живёт долг.
Тут интерес в том, что кредиты — суть чрезвычайно демократический инструмент.
То есть, изначально предполагается, что всякий человек имеет право на кредит.
Он имеет право на счастье.
Да только, как мы знаем, большая часть населения идиоты. Но признать это законодательно нельзя, и ничего с этим не поделаешь.
Дальше я позвонил N. и, чтобы забыться, долго слушал новости гомеопатии.
История про то, что два раза не вставать (2013-09-05)
Великая русская литература на то и великая, что содержит массу нестареющих историй и вневременных наблюдений. Она удивительным образом описывает всё происходящее за окном — причём для всех поколений.
Николай Семёнович Лесков, прозёванный гений этой литературы, как-то написал рассказ «Административная грация» — рассказ этот имеет второе название «Zahme Dressur[21]
в жандармской аранжировке». У рассказа была довольно странная судьба — многие тексты Лескова были напечатаны после революции, а этот пролежал до 1934 года. При этом Лесков написал его в 1893 году по следам схожих событий в университетской среде Москвы и Харькова.[22]Сюжет рассказа таков: в одном южном городе есть пламенный либеральный трибун, с которым власти ничего не могут поделать. Причём время смутное, война с турками, да ещё предыдущего губернатора застрелили в самой людной части города революционеры-террористы. На этом фоне власть борется и с невооружёнными либералами (а они с властью). Губернатор с тем самым пламенным трибуном, преподавателем университета, сделать ничего не может, но вдруг этого преподавателя внезапно исключают сперва из одного «передового общества», «через неделю — из другого, а там и из третьего. И попечитель в удивлении доносит, что студенты его сперва на лекции в университете освистали, затем в ближайший же вечер в его домике все стекла в окнах побили… В газете, где еще недавно каждую пустяковенную заметку его корпусом на самом видном месте печатали, вдруг от редакции заявление, что согласно единогласно выраженной воле сотрудников такой-то впредь участия не принимает… Ещё через неделю профессора нашли за городом на шоссе с простреленным виском и запиской, какую самоубийцы при себе на прощанье оставляют». На всякий случай губернатор распорядился, о полицейском карауле на похоронах, а туда пришли только двое сослуживцев и старуха-нянька.
Оказывается, что жандармский чиновник вызвал к себе, как бы между прочим, главного завистника пламенного трибуна, вполне либерального адвоката, и, выйдя из кабинета, «случайно» забыл на столе фальшивую бумагу о денежном содержании университетского преподавателя из жандармского бюджета.
Этого и хватило.
«Зная наше передовое общество, можно было рассчитать все действие так же верно, как опытный маркер слабым ударом кия гонит шар в намеченную лузу бильярда, какой и оказалась записка возле трупа на пригородном шоссе».
Потом, правда, досталось и адвокату, когда жандармские секретари ясно показали, что никакой такой бумаги никуда не поступало, адвокат был покрыт позором — но «общество наше крепко задним умом».