Живой Журнал. Публикации 2015

В случае Стаса Михайлова был сильный спрос на шансон без тюрьмы, в случае упоительных русских вечеров — спрос на реинкарнацию «Звезды пленительного счастья», но без кронверка Петропавловки и каторги, а Стрижак — это такая милитаризированная россия-которую-мы-потеряли.

Не без декабристов, но так, что Государь всех простил, и они сами — на Кавказ, и там погибли. Все-все. А ветка сирени зацвела.

Человеку хочется каких-то идеалов. Вообще, нормальному человеку свойственно эмоционально попереживать. Расчувствоваться. Смахнуть слезу. Вздохнуть.

Но он, простой обыватель, не всегда уверен, что это прекрасный идеал. Ведь в своём всегда не уверен. Можно эти идеалы выстрадать, можно к ним идти через постоянное обдумывание — но это чрезвычайно утомительно. А идеал прет-а-порте тем и хороши: оглянулся, и вот они. Под рукой, пустил слезу и реализовал патриотическое чувство.

Я бы на её месте перепел бы про то, что в ларчике своём она погоны хранит, но не знаю, как это ляжет на квинтовый круг.

07 августа 2015

Про новый дизайн френдленты (2015-08-11)

Не, ну а вот нельзя бы тут повесить фамилии этих людей, что решили что-то улучить. Нет, просто вот фамилии, но лучше фотографии. Некоторых улучшателей я знал в прежние времена, а некоторых — видел на фотографиях. После этого, когда они фотографировались в своих белых ленточках и постили свои фоточки на митингах в защиту всего хорошего против всего плохого, я очень хотел, на манер генерала Чарноты, вписаться куда-нибудь к Путину. расстрелять этих улучшателей, а потом, если успею, выписаться обратно.

Вот по этому, бля, и стухла вся ваша оппозиция, и поэтому говно ваш креативный класс, и поэтому ничуть мне не жаль, если вы валите с моей многострадальной Родины — всё оттого, что несколько персонажей решили, что так веселее, что это им так решать, и поулучшали.

Не, если вы у кровавого режима на окладе, так я даже уважаю.

Это даже стильно.

Нет, добивать Живой Журнал, который взошёл, когда вы ещё под столом лужи делали и перейти их не могли, дело святое. Я к нему и сам с претензией.

Нет, конечно, сразу сгущаются люди, что несут в ладошках правду про консоль и волшебные ссылки. Ссылки-то есть у меня, да не всем они помогают.

У меня-то старый стиль 2001 года — тронешь и осыпется он прахом, сдует его ветер.

Так что всё закономерно.

Но фамилий я не знаю, вот беда.

И на фоточки я бы всё равно посмотрел.

Извините, если кого обидел.

11 августа 2015

Ы (День народностей севера. 9 августа ) (2015-08-11)

Я вообще презираю все слова на „еры“, в самом звуке „ы“ сидит какая-то татарщина, монгольство, что ли, Восток. Вы послушайте: ы. Ни один культурный язык „ы“ не знает…

Андрей Белый, «Петербург»

Это так его звали — Ы. Всё вокруг было на «Ы». Твёрдый мир вокруг был Ырт, а небо над ним было Ын.

Но мальчика давно не звали по имени.

Человек со стеклянными глазами звал его «Эй», когда был далеко, и «Ты» — когда он стоял близко. «Ты» — было хорошее слово, и ему нравилось — только всё равно это было не его имя. Стеклянноглазый говорил, что «ы» — смешное имя, но мальчик жалел старика и не отвечал ему, что стеклянные глаза, которые тот надевает с утра — ещё смешнее.

Мальчик откликался и на «ты» и на «эй» — ведь больше звать его было некому — потому что умерли все.

Только Человек со стеклянными глазами жил с ним — вместо настоящей семьи. Человек со стеклянными глазами пришёл в стойбище давным-давно, и мальчик уже не помнил когда.

Тогда ещё были живы родители мальчика, и ещё несколько семей жили рядом. Потом пришла болезнь, и все родственники мальчика ушли из твёрдого мира. Теперь они остались вдвоём.

Во время Большой Войны оттаял лёд под землёй. Он оттаял там, на юге — и Ырт оказался отрезан от прочей земли. Так говорил Человек со стеклянными глазами, но мальчик вежливо верил ему. Пока у него есть Ырт, есть белёсое небо над ним, есть река — больше не надо ему ничего.

Нет, есть, конечно, ещё Труба.

Всё дело в том, говорил стеклянноглазый, что кончился газ. Если бы газ не кончился, здесь по-прежнему было бы много людей, которые сновали бы между севером и югом. Но газ кончился ещё до войны, и местность опустела. Остались странные сооружения, смысл которых был мальчику непонятен, и остался покинутый город.

Город давно уже разрушился — лёд толчками, будто лёгкими ударами, выбивал из земли сваи, затем дома складывались, а потом под ними подтаивала лужа.

Снова на долгий северный день приходило солнце, и остатки дома утягивало на дно — и дальше, вглубь. А потом появлялась ряска, мох смыкался над озерцом — будто и не было здесь ничего.