Многие были снисходительны: «Нехорошо пинать лежачих… Поэтому не буду выковыривать из этой раковины жемчужины писательских ляпов. Но вот во время прочтения невольно закрадывается мысль, что данный рассказ всего лишь очень плохой перевод с английского». Но суровая правда победила: «Не-ет, лежачих бить надо! Может быть, хотя бы тогда они поднимутся и пойдут, то бишь, будут как-то оптимизировать свои текстá».
Впрочем, некоторые добрые читатели называли этот текст «классным» и «очень стильной, по мне, вещичкой» — за это им огромное спасибо.
Тут есть несколько выводов. Один — неинтересный. Самодеятельные фантасты не читали классиков жанра (фантасты для вящего подкрепления своих позиций в литературе любят говорить, что и Гоголь был фантастом, и Свифт, и Грин, конечно).
Ну, и они не читали собрания сочинений Грина. Дело житейское — это было уже следующее за советским поколение, то, которое читало Прачетта, но путалось в трех Толстых. Тут дело в том еще, что это один из ранних рассказов Грина, в котором нет всех характерных для него топонимов типа «Зурбаган», по которым он легко вычисляется. Ну, так оттого я его и выбирал — к тому же, он идеально совпадал с темой конкурса (а это предполагает, в глазах других конкурсантов, что рассказ пишется здесь и теперь).
Второй вывод несколько интереснее — при дегустации вслепую мало кто может отличить тексты разных авторов тексты. Положи вслепую малоизвестные стихи Пушкина и Бенедиктова — и неизвестно, что получится. Впрочем, теперь можно и известные уже. Такие эксперименты проводились и раньше — остряки слали Блока в литературные журналы, особенно провинциальные, и получали неизменный совет: «Нужно больше работать». Но и более того — кто сказал, что сложившаяся система авторитетов во всём непоколебима?
Третий вывод, вернее, третья тема интереснее всего — как мы определяем качество неизвестного текста. Тут налицо то, что образованные люди называют «эпистемологической неуверенностью».
И вот, за какие спасительные соломины хватается в этом случае Простой Читатель, может дать нам много поучительного и полезного.
Нужно сказать, что отношение к самодеятельной литературе в нашем Отечестве было разным. Вот, к примеру: «На многих предприятиях были организованы литературные кружки. Совместно с ВЦСПС в 1930 проведен был призыв ударников производства в лит-ру», — сообщала нам (в статье «РАПП») Литературная энциклопедия образца 1935 года. Результаты этого явления были вполне предсказуемы — ничего особенного ударники не написали, но создали много текстов: «Так, призыв ударников в лит-ру дал большие результаты на очерковом фронте (очерки Тарасевича, Салова, Михайлова и др.). Очерки Жиги “Думы рабочих”, “Новые рабочие” развернулись из рабкоровских заметок. Глубокое знание рабочего быта, внимание к изменениям, происходящим в быту и в психике рабочего, делают, по словам М. Горького, очерки Жиги “живой книжкой”» — продолжает всё та же энциклопедия, но уже в статье «Очерк».
Тут и происходит известное разочарование, которое, в свое время, посещало людей, что хотели перевести в книжный формат интернет-литературу.
Перед ними ширилось огромное море букв, они видели в нем романные течения и быстрые волны рассказов, но прямого экспорта не получилось.
Представление о народном творчестве как о тайных пещерах, полных смарагдов и адамантов, — только достань их и передай людям, так озолотишься, — оказалось неверным.
Ничего в этом море просто так не существовало и товарного вида не имело.
Ну и никакая литература им не приросла.
То есть, литература классического вида.
Лучшие из «ударников» стали просто советскими писателями, вошли в структуры Союза писателей и растворились в общем потоке.
Меж тем, именно читать путевые очерки здравомыслящих людей, кулинарные рецепты и размышления о жизни оказалось куда интереснее, чем вновь воспроизводимые по классическим лекалам романы.
Так журналистика победила литературу — да и, собственно, стала литературой.
Один добрый мой товарищ прочитал, что при инсультах функции пораженных участков мозга частично принимают на себя участки, которым эти функции обычно не свойственны. Из этого он выводил, что у нас в Отечестве с журналистским словом произошло то же самое: функции общественно-политических СМИ исполняют, как умеют, журналы, придуманные для того, чтобы с жаром обсуждать подобающую ширину галстуков и потребное количество прислуги. Я с этим не согласился — по-моему, у нас нет ни тех, ни других журналов. Советы GQ в области одежды для большинства его читателей бессмысленны (точь-в-точь, как советы по выбору и носке космического скафандра, а мнения «Известий» в области политики не нужны ровно в той же степени).
Товарищ отвечал мне, что GQ может сказать что-то остроумное про политику, а «Известия» — взять толковое интервью у модельера.