Живой Журнал. Публикации 2016, январь-июнь

Меня он не убедил — все-таки категория «остроумное» для меня предполагает бόльшие ожидания. Я бы настаивал, что ленты социальных сетей — вот медиа. А статьи в журналах (бумажных или сетевых) — те, что служат поводом к разговору, — не более чем иначе оформленные посты и статусы.

Но, возвращаясь к теме: ни оргнабор (организованный набор ударников), ни набор рублем литературе удивительно не помогли.

В этом — какое-то Божье провидение, и других объяснений нет. Вольный ветер литературы, то есть сочинение историй, что должны забавлять или печалить людей, веет где хочет, и всё происходит как и прежде. Более того: совершив круг, всё возвращается к прежнему, доконтрактному существованию литературы — то есть, к временам допушкинским, когда рукопись было продать сложно, а жить с этого — и подавно.

И даже — к еще более древним временам, когда текст рассматривался как общий, не авторский, а вольность сюжета дополнялась фантазией переписчиков и пересказчиков.

Итак, «народная литература» — не какой-то кардинально новый тип письма, а народное желание создать структуру, аналогичную уже существующей, но только включив в нее создателей, а не участников прежней структуры.

Путь наверх

если бы дактилю

два слога в анакрусе,

так был бы анапест

Меня занимает вопрос о том, как из хтонического моря народной литературы выбирается писатель.

Это хороший многозначный глагол — потому что новый писатель действительно выбирается на берег как земноводное и, одновременно, он выбирается какой-то внешней силой, потому что самостоятельно выбраться на берег традиционного Общественного Контракта он не может.

Выбирается он издателем.

Этот механизм хорошо описан, тут нет никакого противоречия с вольным ветром литературы — это параллельные движения. И история недавних лет подарила нам несколько блестящих примеров того, как издатель вкладывает в сравнительно связный текст полмиллиона долларов, и возникает писатель. После этого писатель становится теле— или радиоведущим, а его прежняя книга — чем-то вроде кандидатской диссертации, которая есть, но которую никто не читает.

Точно так же, как светская дама или состоявшийся теле— или радиоведущий пишет книгу, и она является аксессуаром — чем-то вроде перчаток или галстука-бабочки, без которых неловко выйти в свет.

Они смыкаются.

И в том, и в другом случае книга оказывается некоторым испытанием, после которого субъект имеет право на высказывание.

Право на высказывание — вот главные слова.

Ведь бóльшая часть писателей именно что хочет высказаться — в эссе, интервью, заметке или лучше — колонке.

Идея народной литературы имеет в своем основании мысль о том, что некий народ, охотник на таежной заимке, сталевар, почтальон или мореход имеют какое-то особое, подлинное знание, которое склонны выразить в виде придуманного сюжета.

Меж тем, это вовсе не так — я был свидетелем возникновения текстов, которые издатели подавали как «книгу, написанную вором» или «книгу, написанную проституткой». Оставив в стороне подлинность самого авторства, которая широко обсуждалась в случае книг, написанных богатыми женщинами, нужно сказать, что это были правдивые аннотации. Но эти книги, даже сюжетные, не оказались подчиненными литературному началу, а, наоборот, по инерции уважения к литературе — были честными этнографическими рассказами.

Будто телевизионный человек прокрался в публичный дом и надтреснутым и немного протяжным голосом рассказывает о его быте и нравах. Я видел такие книги о быте учителей и врачей, наркоманов и военных летчиков.

Это был симптом именно инерционного уважения к литературе, потому что в XIX и XX веках, во время старого общественного контракта с писателем, именно он, идеальный писатель, был санкционированным проповедником — и с помощью развлекательного сюжета рассказывал духовную притчу. Но теперь наступила новая подлинность — и нам хочется услышать не столько притчу, сколько тихий вкрадчивый голос, рассказывающий о ворах, врачах и проститутках с интонацией сертифицированного рассказчика.

Да, он там был — в экзотическом лесу, в тропиках, он знает, что говорит.

Он — оттуда.

И спрос на такого народного писателя очень хорошо чувствуют издатели.

Но как раз суть работы такого орнитолога, зачем-то прокравшегося в публичный дом, прямо противоположна сути писателя. В орнитологе важна точность и верность правде наблюдения, в писателе — фантазия и выдумка.

Я бы, наоборот, исключал писателей из ведущих аналитических программ и ток-шоу. Тем, что они написали хотя бы один роман, они навсегда исключили себя из пространства объективности.

При этом не должно возникать никакого бунта — далеко не всякий человек, соглашающийся с идентификацией «писатель», настаивает на том, чтобы высказывать свое мнение о жизни с помощью сюжетной истории с персонажами.

Многие из них согласятся выйти за рамки литературы — к прямой проповеди или своего рода мемуаристике.